Кровавый приговор
Шрифт:
Пока учитель говорил, слезы наполнили его глаза и стали понемногу вытекать на лицо. Тон его тихого голоса оставался ровным — ни всхлипов, ни вздохов, только слезы.
— Ради этого я и пошел к Кармеле Кализе. В первый раз я это сделал просто так, шутя, чтобы не сидеть дома. А потом… потом она стала читать в своих картах то, что знали только я и моя Ольга. И я подумал, что, может быть, есть какой-то способ мне снова поговорить с Ольгой. И встретился с ней в этом мире до того, как соединюсь с ней в другом.
Ричарди смотрел на этого человека и чувствовал: тут что-то не так. Почему-то — он сам не смог бы сказать почему — он не слышал в словах учителя настоящую боль.
— Синьор преподаватель, нельзя ли мне выпить стакан воды?
— Разумеется, можно, комиссар. Но вам придется пойти за ней самому: больная нога мешает мне выполнять обязанности хозяина. Сходите на кухню, ее дверь вон там. Стаканы лежат в раковине.
Ричарди движением руки остановил Майоне, который уже вставал с места, чтобы принести ему воды, и направился на кухню сам.
Открывая кран, он заметил краем глаза какое-то движение. В углу кухни, на видном месте, в луче света, падавшего из окна, сидел призрак покойной жены Ридольфи.
Прошло больше года, а этот призрак еще был виден. И нисколько не потускнел: были видны даже несколько струек дыма, который шел от сгоревшей кожи. Каким же сильным должно быть чувство, которое испытывала в последний миг эта женщина! Тело превратилось в скелет, на котором висели клочья мяса, от одежды осталась одна полоска ткани, висевшая на плече. Череп ярко блестел и имел цвет жареного миндаля. Одна глазница была пустой: глаз вытек; второй глаз был цел до сих пор и яростно вращался. Сгоревшие губы больше не прикрывали ряд зубов, таких белых, что они почти сверкали на черном фоне. Один из боковых зубов, малый коренной, был золотым и слабо поблескивал под ярким полуденным солнцем.
Призрак повернул голову к Ричарди и посмотрел на него своим единственным глазом. Руки сложены на коленях, ноги, которые превратились в две кости, были похожи на палки, но прижаты одна к другой с каким-то странным, разрывающим душу изяществом. Они смотрели друг на друга — призрак и комиссар, который забыл убрать стакан из-под струи. Вода переливалась через край стакана и лилась по руке.
«Ты ходишь по шлюхам, — сказала женщина. — Мерзкий негодяй, ублюдок, потаскун! Ты плачешь, когда захочешь. Ты говоришь, что они — любовь, а я — домашний очаг. Так вот, когда ты сегодня вечером вернешься домой, будет тебе хороший очаг — целый костер! Ты хотел получить драгоценности моей матери — они на дне моря. Хотел драгоценности, а вместо них получишь хороший очаг. Вы его получите сегодня вечером — ты и твоя шлюха».
Почерневший от огня скелет повернул череп обратно и засмеялся.
Эта женщина умерла, смеясь. Она смеялась, когда ее пожирал огонь. «Хороший очаг». Вот она и сожгла себя — в огне домашнего очага. На остатках сгоревшего затылка Ричарди заметил прядь светлых волос. Он закрыл кран, поставил стакан обратно, не отпив ни глотка, и вернулся в гостиную.
Ридольфи говорил.
— Нет, бригадир, я не заметил ничего необычного в Кализе. Может быть, она была чуть менее внимательной, думала о своем. Но это, может быть, только мое впечатление. Пожалуйста, входите, комиссар. Вы нашли стакан? Садитесь, будьте как дома.
Ричарди остался стоять и держал руки в карманах.
— Как умерла ваша жена, синьор преподаватель? Что с ней случилось?
На минуту учитель смутился.
Ридольфи глубоко вздохнул, снова заплакал и ответил:
— Она чистила кухню и почему-то — бензином. Я был в гимназии; когда пришел, было уже поздно. К счастью, со мной была коллега, которая мне помогла. Вместе с жизнью Ольги в каком-то смысле кончилась и моя жизнь.
«В каком-то смысле», — подумал Ричарди.
— Нам пора уходить, синьор преподаватель. Спасибо за сотрудничество. Я бы только хотел дать вам на прощение совет: что бы вы ни искали, прекратите поиски. У меня есть ощущение, что вы этого никогда не найдете.
39
Вернувшись в управление, они увидели, что полицейский, который должен дежурить у входа, стоит посреди двора и ждет их. Оба поняли: случилось что-то серьезное.
— Бригадир, комиссар, извините меня. Только что был звонок из больницы Пеллегрини. Камарда и Чезарано ждут вас там. Тяжелое ранение, ножевое. Вас просят прийти как можно скорее.
Ричарди и Майоне переглянулись и побежали в больницу.
Смущение, мешавшее им общаться после допроса Энрики, окончательно исчезло. Теперь оба думали только о Камарде и Чезарано, их детях и матерях.
Войдя во двор больницы, они почувствовали огромное облегчение: Камарда и Чезарано были там, целые и невредимые. Майоне, имевший склонность пылко выражать свои чувства, горячо обнял обоих. А Ричарди остановил взгляд на двух женщинах, молодой и пожилой, которые укрывались от солнца в углу двора: день еще не кончился. Они были такими бледными и так страдали, словно это были две души мертвых женщин. Словно они убили себя из-за потери любимого человека и сейчас сама Судьба показывает их полицейским. Это был образ самой боли. Молодая прижимала ко рту носовой платок, мокрый от слез. Старая была похожа на мраморную статую — не двигалась и смотрела прямо перед собой невидящими глазами. Одной рукой она сжимала под горлом черную шаль, которая была у нее на голове, второй рукой держала ладонь своей молодой спутницы.
— Что случилось? — спросил он у Камарды.
— Комиссар, мы пришли в пиццерию этого Иодиче Тонино передать ему повестку. Вот она, все еще у меня в кармане. Ну, мы смеялись, шутили между собой: обход ведь кончался. Кстати, я лично думал о своей жене. Мы вошли в пиццерию. Там было мало клиентов. Вот эта синьора, — он указал на плачущую молодую женщину, — жена Иодиче Тонино, она подавала заказы на столы. Пахло хорошо, было время обеда. Так вот, я уже сказал, мы туда вошли, эта синьора подошла к нам и спросила, не хотим ли мы поесть. «Возможно, хотим, — ответили мы, — но не сейчас, синьора. Это заведение Иодиче Тонино?» Не успел я договорить имя, как хозяин пиццерии — потом оказалось, что он и есть Иодиче Тонино, — ужасно закричал.
В разговор вступил Чезарано:
— Вы не поверите, комиссар! В полной тишине — вдруг этот жуткий крик во все горло, у нас от него кровь застыла в жилах, ей-богу. Я плохо понял, что он кричал. Кажется, «мои дети» или что-то в этом роде. Я подумал, что он приготовился броситься на нас, поэтому протянул руку к пистолету.
Снова Камарда:
— Я как раз поворачивался в сторону хозяина и увидел, как тот выхватил из-под прилавка этот свой длинный нож — знаете, такой, которым режут мясо. Сзади него была печь, и, поверьте мне, бригадир, перед ее огнем он был похож на грешную душу в аду. Короче говоря, он взмахнул ножом и вонзил его себе в грудь.