Кровавый срок

Коллинз Макс Аллан

Все присутствующие встали, когда довольно полный человек невысокого роста в белом парике по плечи и в подбитой мехом багровой накидке занял свое место за трибуной. Сэру Оскару Бедфорду Дэли, главному судье Багамских островов, было около шестидесяти пяти лет, хотя он не выглядел на свой возраст: черточки черных бровей были единственным грубым элементом его круглого и нежного, как у ребенка, лица.

По мнению Хиггса, Дэли слыл справедливым и проницательным и имел репутацию человека, не признающего никаких запретов в поиске сути дела.

В настоящий момент этот приятного вида юрист окидывал взглядом переполненную аудиторию, улыбаясь кроткой улыбкой.

А

зал действительно был полон: тростниковые, походные и складные деревянные стулья занимали все свободное пространство в центральном и боковых проходах и в самых отдаленных уголках помещения. И на этот раз богачи за несколько часов вперед прислали своих слуг, чтобы занять лучшие места. Тем не менее, добрую половину зрителей составляли местные, которые ни за что и никому не хотели уступать своих мест.

Утро выдалось жарким, хотя и не особенно влажным, и жужжание мух перекрывало шум вращавшихся под потолком вентиляторов. Когда присяжные заняли свои места и были завершены все положенные по английскому закону формальности, единственным основным отличием этого судебного заседания от предварительного слушания стало присутствие когорты присяжных заседателей, состоявшей из белых мужчин, большинство среди которых составляли торговцы. Их председатель был бакалейщиком.

Все остальное осталось без изменений, начиная с двух переполненных представителями прессы столов, среди которых восседал одетый по-ковбойски Гарднер, имевший вид голодного бульдога, и заканчивая облаченными в парики и мантии юристами: по-мальчишески симпатичный Хигuс сидел с выражением спокойной уверенности в соседстве со своим советником Эрнестом Каллендером, красивым, энергичным мулатом с театральными манерами; чернокожий Эддерли расположился рядом с угрюмым генеральным прокурором Хэллинаном, который сидел со своим вытянутым бесстрастным лицом с крохотными усиками. Эддерли оглядывал зал суда с таким видом, будто тот был его собственностью.

А что же Фредди? Он снова находился в своей клетке из красного дерева, лениво пережевывая неизменную спичку. На нем был легкий голубой костюм и галстук, не уступавший по яркости багамскому солнцу. Единственным, что выдавало истинное состояние обвиняемого, была его бледность и тот факт, что долговязый граф как-то умудрился потерять вес.

Несмотря на бодрое поведение — улыбки и приветственные жесты знакомым — он выглядел, как настоящий скелет.

Эддерли открыл заседание длинной и, откровенно говоря, впечатляющей речью, обращенной к суду. Жалкая, запутанная, головоломная версия обвинения превратилась у него в картину удивительной ясности, на которой Фредди был нарисован как человек «в отчаянном финансовом положении», «горячо ненавидевший» сэра Гарри.

— По своей необычности, — заявил Эддерли со своим как бы даже слишком британским произношением, — это убийство превосходит все до сих пор совершавшиеся в нашей стране преступления.

Его голос возвысился.

— Убийство есть убийство, а жизнь есть жизнь, — продолжал он. — Но это убийство, которое, как сказал бы Шекспир, «черно, как ад, и словно ночь темно», в своей грязной сути... есть деяние, замысел которого мог возникнуть только в извращенном уме... чуждом уму нормального человека и полном пренебрежения к гуманности в этом преступлении, которое опорочило имя и нарушило покой этой тихой страны.

«Хорошая работенка», — подумал я, услышав, с каким выражением было произнесено слово «чуждый».

Вцепившись на груди руками в свою мантию, Эддерли грациозно расхаживал по залу,

стараясь заворожить своей речью присяжных. Под красноречием в сочетании с правильной английской речью чувствовалась скрытая жесткость, придававшая правдивость его мелодраматичным выражениям.

— Призываю вас вынести обвинительный приговор, — напутствовал он загипнотизированных присяжных, — без страха и сожаления, но с уверенностью в том, что вы делаете богоугодное деяние... согласно вашей совести... и требованиям британского правосудия!

Эддерли тяжело опустился на свое место, выгнув шею и выпятив подбородок. За этой помпезной, хотя и несколько суетливой вступительной речью последовала уже знакомая череда свидетельских показаний военных фотографов, вербовщика и Марджори Бри-стол, которая очаровательно выглядела в своем цветастом платье с жемчужинами, но казалась несколько взволнованной.

Но самое главное, она наградила меня мимолетной улыбкой, когда шла по проходу прочь от свидетельской трибуны.

Во время обеденного перерыва я снова встретился с Ди и Нэнси де Мариньи, которая была лишена доступа в зал суда до тех пор, пока она не даст свидетельские показания, и занялся своим обычным на предстоящие несколько дней делом, то есть отчетом перед Нэнси в том, что видел и слышал.

— Ну, хорошо ли выступил Эддерли? — спросила меня она.

— Лучше не бывает. Даже Эрл Стенли Гарднер был под впечатлением. Я думаю, это несколько подзадорит Годфри.

— Он может рассчитывать на этого Каллендера, — сказала Ди. — Я слышала, что прежде чем заняться правом, он собирается посвятить себя театральной карьере в Лондоне.

Нэнси закивала головой.

— Эрнест действительно некоторое время проработал диктором на Би-Би-Си. Это выдающаяся личность — за словом в карман не полезет... — Я достаточно долгое время провел с Эрнестом Каллендером, чтобы убедиться, что Нэнси была права; но ни Хиггс, ни Каллендер не могли сравниться в актерском мастерстве с Эддерли.

— Следующим должен выступать Кристи, — сказал я.

Нэнси усмехнулась.

— Интересно, сможет ли он на этот раз лучше подать себя, — произнесла она.

— Да, мне тоже, — произнесла Ди, выгнув бровь. — Судя по тому, как удачно Гарольд работает со своими потенциальными покупателями земли, можно подумать, что он сможет добиться большего на свидетельской трибуне...

Однако повторное свидетельство Гарольда Кристи оказалось намного хуже первого: он выглядел так, как будто не спал несколько недель, его слабый голос дрожал, вызывая время от времени просьбы присяжных говорить громче. Вцепившись в поручни трибуны, он ерзал на своем месте в поисках равновесия и удобства, которые он так и не находил. Хотя его двубортный белый костюм с перламутровыми пуговицами и темный галстук-самовяз придавали ему более презентабельный, чем обычно, вид, его потное лицо и нервное поглаживание галстука выдавали в нем невероятное напряжение.

Он пересказал знакомую всем историю убийства; отрицал тот факт, что де Мариньи приглашал его к себе домой — словом, ничего нового.

Но Эддерли, зная о том, что капитан Сирз будет выступать в качестве свидетеля, всеми силами стремился лишить защиту одного из ее главных козырей.

— А что бы вы сказали, — спросил прокурор, — если бы капитан Сирз заявил, что видел вас в городе в ночь убийства?

Кристи, по мере того как подыскивал ответ, все сильнее сжимал поручни трибуны.

— Я бы сказал, что он серьезно ошибается, и что в будущем ему следует быть более осторожным в своих наблюдениях.