Кровная месть
Шрифт:
— Я вижу, ты потрясен? — заметил я, усмехнувшись. — А ведь можно было догадаться, а? Лопухнулись мы, Слава...
— Знаешь, о чем я все время думаю?— спросил он вдруг. — Вот если меня кто-нибудь пристрелит, так ведь за меня и отомстить-то некому. А?
— Брось, — сказал я. — Если тебя это успокоит, то я могу пообещать...
— Нет, ты прямо скажи, — настойчиво повторил он. — Много у нас таких жен, а?
Я смотрел на него, на майора Славу Грязнова, которого знал уже много лет, и поражался тому, что этот очень легкомысленный в отношении женщин дядя, оказывается, тайно всегда мечтал о верной боевой подруге. Меня вдруг отчаянно потянуло к моей Ирине, и я отвернулся. В деле не осталось вопросов, оперативники уже составляли протоколы и мне там больше нечего было делать.
— Ты что-нибудь знаешь об убийстве квартирного маклера в Кривоколенном переулке? — спросил я Грязнова.
Грязнов поднял голову, посмотрел на меня рассеянно и сказал:
— Потом, Саша, все потом. Ты напиться не хочешь?
Я махнул на него рукой и уехал. Конечно, убитая Бэби тоже стояла у меня перед глазами, но вокруг нее кипело столько страстей, что хотя бы мне следовало оставаться хладнокровным. Да, я хотел бы, чтобы моя Ирина была столь же верна мне, но представить ее с пистолетом в ночном подъезде было диковато.
Когда я вошел в кабинет к Меркулову, то Сережа Семенихин все еще был там. Он столь же невозмутимо жевал жвачку и поблескивал стеклами очков. Они еще не знали о гибели Бэби.
— Что? — спросил Меркулов, глянув на меня.
— Все, — сказал я
Сережа тоже посмотрел на меня с ожиданием, и я гадал о том, как он отреагирует.
— Она убита, — сказал я. Он перестал жевать.
Меркулов громко вздохнул и поднялся, отойдя к окну.
Я впервые увидел, как Сережа Семенихин вынимает изо рта жвачку, заворачивает ее в бумажку и кладет в пепельницу. В этом было что-то ритуальное. Потом он откинулся на спинку кресла и уставился в потолок. Я вдруг ошеломленно заметил, как по его каменному лицу текут слезы.
Костя склонился к селектору и вызвал в кабинет секретаршу. Галина Викторовна появилась с блокнотом и первым делом сказала:
— Константин Дмитриевич, люди ждут. Вы им всем назначали встречу.
— Да-да,— сказал он, кивнув.— Извинитесь перед людьми и отпустите их. Сегодня приема не будет.
— Да? — отметила она и спрятала блокнот.
— И еще, Галочка, — сказал Костя. — Раздобудьте нам бутылку водки и три стакана.
Она чуть улыбнулась и спросила:
— Наверное, и какую-нибудь закуску?
— Не надо закуски, — сказал он со вздохом.
Она вышла. Я сел в кресло, вытянул ноги и произнес:
— Прошу прощения у высокого начальства, но я как-то выпадаю из всеобщей скорби. Да, мне жаль эту женщину, да, я тронут ее решительной верностью, но на ней столько крови!..
Тут я вспомнил ее окровавленное тело и осекся.
— Да, это ужасно, — кивнул Меркулов. — Что мы будем делать с Сережей?
— А какие тут варианты? — спросил я.
— Вариант первый,— сказал Меркулов,— уволить из рядов. Вариант второй — привлечь к уголовной ответственности за разглашение служебной тайны. И наконец, вариант третий: оставить все как есть.
— Как это — оставить все как есть? — воспротивился я.— Ладно, я не кровожаден и сажать его не собираюсь, но он ведь предал нас! Он соучастник убийства Чекалина и Тверитина, разве не так?
— Правильно, — кивнул Меркулов. — Еще и соучастие в убийстве. Он явный пособник! Четвертый вариант. Что ты предлагаешь?
Сережа всхлипнул.
— Я за увольнение, — буркнул я, не глядя на него. Меркулов кивнул. Он думал о другом.
— Скажи, Саша, а что бы делал ты, если бы убили твоего любимого человека, да еще и детей, а потом поспешно закрыли бы дело, не особенно усердствуя в расследовании? Если бы вся эта система проехалась по тебе так, чтоб косточки хрустнули, что бы ты потом делал, чтоб хоть как-то сохранить в себе чувство достоинства? Смог бы ты остаться человеком при этом всеобщем свинстве и равнодушии?
Голос у Кости уже почти дрожал, и тут очень кстати вошла Галина Викторовна с бумажным пакетом. Мы молча дождались, пока она выйдет, и Костя достал бутылку, открыл ее и разлил по стаканам.
— Ладно, — сказал я. — Все правильно, она молодчина. Но ведь мы эту молодчину ловим почти полгода, Костя. И при всем моем уважении я не могу забыть о том, что мне и дальше следует отлавливать убийц, какими бы благородными и распрекрасными ни были их цели.
— Довольно, — сказал Костя. — Помянем.
Он пододвинул стакан Сереже, и тот послушно взял его. Я и не предполагал, что он пьет что-то, кроме «Пепси-колы».
— Помянем по-мужски,— сказал Костя,— удивительную женщину.
Мне хотелось сказать, что я вполне согласен с ними со всеми, что судьба Нины Ратниковой трогает меня и мне самому хочется плакать оттого, что я оказался участником ее убийства, но вместо этого взял стакан с водкой и выпил. Водка была хорошая.
— Оставим это, — сказал Костя мудро. — Об этой Бэби еще пойдут легенды, и нам всем предстоит в них участвовать. Но у нас еще не решены некоторые проблемы.
— Какие проблемы? — переспросил я.
Водка пошла хорошо, и я уже думал о том, не кликнуть ли нам Галину Викторовну снова.
— У нас остался Суд Народной Совести,— напомнил Костя. — Теплая компания народных радетелей с массой социальных аттракционов в своих пятилетних планах.
— Да хватит тебе, Костя, — сказал я.— Ты лучше меня понимаешь, что этот проект запущен с благословения если не Политбюро, то, во всяком случае, высшего руководства.
— Пусть так, — сказал я — Но что мы можем сделать?
— Здесь и возникает фигура Сережи Семенихина, — сказал Костя, присаживаясь в кресло рядом с Сережей. — Сережа, ты меня слушаешь?
— Да, Константин Дмитриевич, — тихо ответил тот.
— Наш Сережа единственный владеет ключом к компьютерной программе, открывающей коллегии Суда выходы на фонды, — сказал Костя. — Я думаю довести эту информацию до нашего общего знакомого Александра Александровича Рогозина.
Я вздохнул.
— Думаю, он в ней уже не нуждается,— сказал я.— Александр Александрович пал смертью храбрых в боях за Бэби. Он стал последней жертвой Нины Шимовой.