Кровные узы
Шрифт:
Получше, чем то, чем ты занимаешься сейчас, подумала Сивени, поднимая чашу и принюхиваясь. В самой глубине букета она уловила запах знакомой травы. Это она открыла ее и такого ее применения не одобряла.
— Стипия, — сказала Сивени, одновременно и отвечая на вопрос жреца, и называя дурман. — Стыдитесь, Факельщик. Приготовления надо начинать за несколько недель, если вы собираетесь напоить кого-то, чтобы выпытать у него самые сокровенные тайны. Хотя, возможно, вы думали лишь о том, чтобы я не страдала от следующего превращения. Трогательная мысль. Но я справлюсь с этим сама. Мне больно, что вы мне не доверяете.
— Вы живете вместе с простым цирюльником
— Хорошее общество? — усмехнулась Сивени. О, где мои молнии, о, хотя бы один приличный раскат грома среди ясного неба, чтобы повергнуть ниц это наглое создание! — Я не колдунья, если вы подумали об этом А если бы и была, какой от этого прок в настоящее время? Большинство волшебников сейчас рады тому, что могут превращать молоко в сыр. А все ваши беды оттого, — добавила она, — что я пришла ниоткуда и у вас нет надо мной власти… и в то же время никакого выбора, кроме как довериться мне, ибо я уже четырежды спасла вашу стену от зыбкой почвы, на которой ее пытались построить, и буду продолжать делать это до завершения строительства.
Молин постарался как можно спокойнее посмотреть на нее и нарочито беззаботно отпил из своей чаши.
— Подозреваю, что вы приняли артикум, — сказала Сивени. — Проследите за тем, чтобы в ближайшие день-два не есть ничего, приготовленного из овечьего молока последствия будут печальными. По крайней мере, весьма неудобными для человека, которому приходится долгие часы проводить без возможности отойти облегчиться.
— Кто вы? — совершенно безучастно проговорил он.
— Я — зодчий, — сказала Сивени, — и дочь зодчего. Если мне доставляет радость творить шедевры, живя в грязи, то это мое дело. Если вам угодно, считайте, что я делаю это для того, чтобы моя семья в будущем жила в безопасности. У вас есть какие-либо жалобы по поводу моей работы?
— Никаких, — сказал Молин Это прозвучало так, словно жрец предпочел бы иметь жалобы.
— Разве вы каждый день и ночь не проверяете соответствие проводимых работ чертежам? И разве ваши соглядатаи обнаружили хоть один камень, уложенный не на место, или вообще хоть что-нибудь не так, как должно быть?
Молин Факельщик молча глядел на нее.
— Тогда позвольте мне заняться своим делом и оставьте мое жалованье в покое, — она весело посмотрела на него. — Нам нужно проследить за закладкой новой части стены, — добавила она
Осушив чашу, Сивени с оценивающим видом поставила ее.
— Это действительно добавляет кое-что к букету, — сказала она, поднимаясь. — Идемте.
И она вышла в жаркий солнечный день, Молин последовал за ней. Тревога по-прежнему пела у него в голове; теперь и у нее тоже.
Он что-то подозревает… хотя подозревать-то нечего. Если потребуется, жрец причинит зло Харрану и Мриге, чтобы узнать правду. Жалкий смертный! Почему он не может не вмешиваться?
Я должна что-нибудь придумать.
У меня никогда не было таких проблем, пока я была одна!
— Эй, Сероглазая, ты готова?
— Иду, Киван, — откликнулась Сивени, направляясь вдоль каменной стены под взглядом Факельщика, похожим на копье, только без молний.
— Извините, что я не могу усыпить вас на время операции, — сказал Харран мужчине, которого оперировал. — Рана на руке очень глубокая, я могу задеть нерв и не узнать об этом, если вы будете спать, и тогда после того как зелье выветрится, от руки не станет никакого проку.
Плотник — Харран забыл его имя, как
В этой убогой лачуге по полу разгуливали куры, почесываясь, весело кудахча и не обращая внимания на кровь и боль в последние полчаса. Плотник во время работы вогнал себе в кисть гвоздь, выдернул его и, выбросив, продолжил заниматься своим делом. Потом рана загноилась, появились первые признаки тризма челюсти, и лишь тогда он обратился к Харрану. Тому пришлось очертя голову нестись к пойме реки за растениями, необходимыми для приготовления снадобья для лечения. К счастью, даже сейчас мелкая магия, похоже, работала. Затем, когда снадобье было уже внутри плотника и беднягу от его действия бросило в жар, Харран приступил к операции. Харран никогда не испытывал особой любви к операциям такого рода, но загноившуюся рану надо было вскрыть. Он ее и вскрыл, но при этом его едва не вывернуло наизнанку.
Теперь рука была перевязана чистой тряпкой, а инструмент Харрана вымыт и сложен в мешочек. Голова плотника норовила упасть набок — последствия снадобья против тризма челюсти. Тимидли, его жена, подойдя к Харрану, предложила ему горсть медяков. Она пыталась вести себя непринужденно, но по ее глазам он хорошо понял: это все, что у них имелось. Харран для порядка взял одну монету, затем изобразил большой интерес к цыпленку, весьма тощему рыжему созданию, годному разве что на суп, да и то с натяжкой.
— Как насчет этой курочки, а? — сказал он. — Выглядит она неплохо.
Жена плотника сразу же поняла, к чему клонит Харран, и начала протестовать. Но ее возражения были слабыми, и через некоторое время Харран вышел из лачуги с медяком, курицей медного цвета и с благословениями, льющимися в спину. Он постарался как можно скорее покинуть этот уголок Лабиринта. Как всегда, больше всего его смущали благословения.
Единственная польза от них, думал Харран, пробираясь к бараку, состоит в том, что отпадает надобность зычно кричать на всю улицу об оказываемых им услугах. В прежние времена, когда он был жрецом Сивени, люди знали, куда приходить за исцелением, и делали это без особого шума. Даже когда он обитал в бараках пасынков, они знали это. После возвращения из Ада его раздражало, что за больными и искалеченными ему приходилось охотиться, словно какому-то непоседливому вору, разграбляющему могилы…
Могилы… Это мысль. У Харрана был один давний друг, с которым последний раз он виделся сразу же по возвращении из Ада. Он заглянул в винную лавку и купил кувшин дешевого красного вина, затем направился на другой конец города, к скотобойне.
День клонился к полудню; солнце палило, и под его лучами улицы наполнялись зловонием. «Что вообще я видел в этой проклятой дыре?» — гадал Харран по дороге. Ответ был достаточно очевиден: жреческое служение Сивени было смыслом всей его жизни. А потом Молин Факельщик принялся целенаправленно изгонять второстепенных илсигских богов. После этого Харран попытался сделать наилучший выбор из тех, что ему оставались, и начал работать у пасынков, а затем у их жалких заместителей до тех пор, пока настоящие не нагрянули в бараки и не убили их всех.