Кровоточащий город
Шрифт:
Я приоткрыл окно, и мы закурили. Веро закончила раньше и запустила окурок в темный двор.
— Мне так одиноко, Чарли. Порой хочется, чтобы мы снова были вместе. Чтобы кто-то был рядом. Какие у тебя глаза сегодня. Чудесные. Такие застенчивые… прекрасные. Неудивительно, что в университете в тебя влюблялось столько девчонок. И я тоже.
Она замолчала. Я потянулся, провел ладонью по нежному изгибу талии, убрал с лица волосы, поцеловал и ощутил горячий, жадный пульс ее губ. Она опустила голову мне на плечо и крепко обняла. Я чуть повернулся, скрывая эрекцию, и тоже обнял ее, вложив в объятие всю свою любовь. Веро отстранилась.
— Я люблю тебя, Чарли. Когда-нибудь мы будем вместе. Я в этом уверена. Крепких снов, милый.
Я уснул, и ее последние слова остались
Перед Рождеством Веро уехала из Лондона — оформлять сделку с какой-то химической компанией, вознамерившейся выпустить долговое обязательство в канун Нового года. Поездку домой — билет на «Евростар» был уже куплен — пришлось отменить, поскольку работа грозила затянуться до самого Рождества. Она позвонила из «Тревелоджа» в Дерби, и мы вместе посмеялись над всей этой суетой, и наш смех улетел в те пределы, где лишь слезы и отчаяние, а смех должно приглушать, дабы он не излился иными, куда более темными эмоциями. Веро сказала, что нарисовала себе такую картину: она в тюрьме и должна отбыть свой срок, но когда-нибудь непременно выйдет. Тут она расплакалась и, похоже, уронила трубку. Я позвал ее, но она не ответила.
Нет, я вовсе не считаю то время кошмаром. Ведь мы думали тогда, что работаем ради чего-то настоящего, осязаемого. Что через несколько лет устроимся, закрепимся, и тогда уже не придется рвать жилы, и появится время, чтобы побыть вместе, пообедать, сходить на вечеринку, и что не нужно будет беспокоиться из-за денег или из-за того, что Веро недоедает или почему Генри нет дома в пять утра вторника. Дальше дела пошли настолько хуже, что теперь, когда я оглядываюсь на тот период ученичества, у меня слезы подступают к глазам. Тогда у нас по крайней мере была надежда. Тогда у нас по крайней мере были мы.
Глава 3
Друзья расходятся
Генри проводил вне дома все больше времени. Раз в две или три ночи дверь в его комнату оставалась открытой, и темная пустота за ней ложилась тенью на мою совесть, когда я поднимался к себе по лестнице. То время было худшим в году. Заканчивался январь, и мир будто заледенел. Веро жутко похудела, и мне приходилось оставаться за столом, чтобы убедиться, что она все съела. Но на работе или в ванной я проследить за ней не мог, и она отощала до такой степени, что уже и грудь носила с трудом, словно непосильное бремя. Одевалась Веро по-прежнему безупречно, ее макияж оставался безукоризненным, но она начала кашлять по ночам, редко улыбалась и за обедом подолгу смотрела в никуда.
Однажды ночью в комнату ко мне зашел Генри. Я сидел, подтянув к груди колени, и пытался разобраться в бумагах, объяснявших функционирование рынка кредитных деривативов. [6] Для спекуляции этими инструментами и создаются хеджевые фонды. Портфельные менеджеры взволнованно обсуждали комплексные структуры, которые можно построить на базе деривативных контрактов, говорили о последующей революции в принятии рисков. Я спросил у Бхавина Шармы, что можно почитать дополнительно об этом новом рынке, и он выслал мне кучу документов, в которых я и старался хоть что-то понять, цепляясь за строчки усталыми глазами. Появление Генри меня удивило. Он встал надо мной, свет ночника скользнул по его скулам.
6
Дериватив — финансовый инструмент, производный от базисного актива (акции, индексы, валюты, облигации, товары и др.).
— Я тут подумал… может, прогуляемся. Втроем. Вместе. Я сам давно не танцевал и уже забыл, когда видел, как танцуете вы с Веро. Развеялись бы немного. Может, нам это и надо. Черт, ненавижу январь.
— Конечно. С удовольствием. Как насчет завтра? Заглянем в «Boujis», а? Сделаем вид, что мы снова молодые, что у нас есть деньги. Там же наверняка и вся эдинбургская компания будет.
— Да. Давай так и сделаем. Поговорю с Веро.
Он вышел из комнаты, а я вернулся к документам и сидел, пока не заболели глаза. На следующее утро я в хорошем настроении явился на работу и, повесив на спинку стула пиджак, отправился в кухню приготовить завтрак. Бородач приболел и отсутствовал уже несколько дней, и мы все за него беспокоились. Я работал с Кофейными Зубками и Яннисом над амортизацией дебиторской задолженности. Дело шло трудно, в документах постоянно встречались ссылки на другие документы, которых либо не было у нас, либо они были, но только на португальском, которым мы не владели. Но хорошее настроение выдержало и это. Я не обращал внимания на неприятный запашок изо рта Мэдисон, а голос Янниса, комментировавшего повышение цен на нефть, скачок фондовых рынков и непомерное вздутие цен на недвижимость, не раздражал, а звучал вполне мелодично.
— Нефть просто взбесилась, малыш. Цены рвутся в небо. Херова нефть. Долбаный ОПЕК. Жадность — благо, малыш. Жадность — благо.
К ланчу небо затянуло серыми тучами, и мой купленный в «Pret A Manger» сэндвич успел отсыреть. Возле офиса я увидел припаркованный «ламборгини», за рулем которого сидел Дэвид Уэбб. Приласкав пальцами обтянутый кожей руль, он опустил руку к переключателю скоростей. Я задержался у банкомата — снять денег на вечер. С первой попытки автомат вернул карточку. Я проверил баланс, и мне стало нехорошо. Я прислонился к холодному металлическому ящику. Квартплата, выплаты по студенческому займу, «трэвелкард». Деньги поступили совсем недавно, а кредит был уже значительно превышен. Я снова прошел мимо «ламборгини», который вдруг взревел, спугнув взметнувшихся спиралью голубей, взвизгнул тормозами и сорвался с места.
Вернувшись в офис, я порылся в карманах, обыскал ящики стола и незаметно смахнул монетку в один фунт с рабочего стола Бородача. Подведение итогов дало печальный результат: двенадцать с половиной фунтов на оставшиеся тридцать дней. Быть бедным все равно что быть грязным и жалким. Я нервно поскреб ногтем рельефные серебристые цифры на банковской карточке и обнаружил под краской черную пустоту. Я подождал, пока Мэдисон отправится в «Старбакс», Баритон погрузится в документы, а у Янниса начнется очередной приступ самоистязания, и поднял трубку.
— Мама? Это Чарлз. Как ты? Как папа?
— Чарлз, дорогой. Как там мой маленький банкир? Как работа? Жаль, отца рядом нет. То-то будет жалеть, что не поговорил с тобой. — Я так редко разговаривал с родителями, что даже не сразу узнал ее голос, прозвучавший непривычно мягко и даже любовнее, чем мне было памятно.
— У меня все хорошо, мам. И с работой тоже. Дело в том… У меня небольшая проблема с наличностью. Знаю, мы договорились, но не могла бы ты — в порядке исключения — одолжить небольшую сумму? До следующей получки. Извини меня, мам. И, пожалуйста, не говори папе.
Возникшая пауза была ужасной. Я слышал ее вздох и даже представил, как она резко выпрямилась, подав назад плечи, как делала всегда, когда что-то заставало ее врасплох.
— Чарлз, дорогой… — заговорила она наконец. — Могу послать сто фунтов. Больше у меня в данный момент просто нет. Тебе следует быть осмотрительнее.
— Знаю, мам. Обещаю, что впредь буду бережливее. Ты можешь выслать их прямо сейчас? Пока почта открыта? Мне надо бежать, мам. Пока. Спасибо.
В половине десятого я уже стоял под дождем перед «Boujis». Переодеться не удалось, и я чувствовал себя неловким, грязноватым старикашкой. В длинной, извивающейся змейкой очереди преобладали молодые люди с поднятыми от ветра воротниками. Веро и Генри еще не пришли, и мне было немного неуютно. Время от времени из подъехавших такси выходили девушки, которых сразу проводили к швейцару и пропускали без очереди. Оставленный ими аромат духов еще долго висел в воздухе. К тому времени, когда Веро и Генри появились из метро и обняли меня, я успел промокнуть и продрогнуть. Веро надела облегающее черное платье с крохотными блестками и глубоким вырезом спереди. На груди поблескивало серебряное ожерелье. Генри поговорил с швейцаром, который наконец разрешил нам пройти в клуб.