Кручина
Шрифт:
Бросают по верхней воде –
Махая для виду руками
Под выдумки книжный удел.
Она же кружилась, что прялка,
Над пряжей моей головы.
Так вербам досадно и жалко
Смотреть, как черствеют стволы.
Темнее весенних проталин
Оглядывать стал я простор.
А вскоре и Ольга устала
Чинить наш семейный забор.
Она, как и все, испугалась,
Что дом наш под чёрным крылом
Откуда-то стаями галок
По
Ушла она к другу Андрею.
Но странно поступок замяв,
Промолвила, будто в затею,
Что в жизни не бросит меня.
В тот год я был точно на грани.
И помню, приехав домой,
Укрылась она за оградой,
Как прячется в печь домовой.
Затворницей в доме пустынном
Вела она странный обряд.
Садились там тучи под тыном
Все ясные ночи подряд.
И как-то спустя уж неделю,
Стучится по ставням рука.
«Возьми, – говорит, – между делом
С кувшина попей молока»
Смотрю, ободрали, как липку:
Осунулась, плечи остры.
«Теперь у открытой калитки
Расстанемся мы до поры.
Ты болен той редкой стихией,
Что бродит в лугах за рекой.
Не думай, что люди плохие.
Ты просто немного другой.
Не прячься с того и не сетуй
На крик журавлиной души.
Гнездившийся ветер на сердце
Под крышей птенцов всполошил.
Твой путь кем-то свыше навеян.
И помни: у всех на виду
Пустеет в траве муравейник
В большую над лесом грозу.
Уйдёшь ты, и старый орешник
Отправится в путь по следам
Единственным глазом скворечни
Следить за тобой в городах.
Ступай. Отдохни перед бурей.
В агонии снов о делах
Теней неприкаянных улей
Заждался тебя в зеркалах»
Не ведал в припадке, к чему всё
Тогда она это плела.
Подставил калитку я брусом,
Как только беседа прошла.
Иду в сад и соображаю
В упрямом движении скул.
Меж зелени приторным жаром
Огарок сирени дохнул.
Застывший на вздохе прощальном,
Не выдержу я, повернусь –
Лишь кошка охотится в щавель,
Сбегая с калитки на брус.
Заря, в огород разгораясь,
Кровила по грядкам, как мак.
Послал я на крыше сарая
Соломой набитый тюфяк.
Ничто мне в ту ночь не приснилось,
Пока в небе месяц кружил.
Поднялся я в раннюю сырость,
Как-будто бы в новую жизнь.
Свалилась с ошейника глыба,
И силы подкрались к нутру.
Уж я, как корова на выгон,
Ушами пряду в мошкару.
Как в сон размывает, бывало,
Все лики под утренний час,
Так я под сырым покрывалом
Забыл обо всём. И о нас.
На стук, неизвестный доселе,
Подальше от грусти села,
Сменив эту боль на веселье,
Я бросился в город стремглав.
И вот, после юности юркой,
Забывший и Ольгу с тех пор,
Увидел я, как шевелюрой
Кивает в наш двор осокорь.
И снова отрадно, что сутки
Мы с бабкой одни и одни,
Как тот потерявшийся путник,
Что ищет знакомые пни.
Но хоть и вдали мы от шума,
И чувств отошла пелена,
Я всё же не мог не подумать,
Что там, за рекою – она…
И месяц, что снова отпущен,
Храпя в насекомых пургу,
Лучом зажигает у пущи
Окно. И на том берегу
Рябит оно в знойных разводах
И манит крылами миров,
Пуская по сумрачным водам
Для тайных признаний перо.
Глава 5
Тем маем под страшные визги
Бои поползли на восток.
На брюхе крались даже к миске
Собаки. Под жалостный стон,
Бывало, над тихой запрудой
Присядешь и слышишь в кустах,
Как бухают залпы орудий
В соседних ещё областях.
Мы глаз по другим не сомкнули,
Кто был там. На всякую масть
Гадает уж бабка на стуле,
Когда не выходят на связь.
Ходили здесь слухи по кухням.
Но все, не печалясь душой,
Звонили родным: «Эй, да ухнем!
Воюем! Пока хорошо!»
Над прахом советских сожительств
Маячит теперь пустота.
Одним – это всё пережить бы,
Другим же – терпеть перестать.
Не надо проситься к гадалке,
Чтоб слажено сверить умы,
Что с этой уже перепалки
Мы выйдем другими людьми.
Не теми, кто в старой падучей
В народную сядет тюрьму,
А теми, кто всякую участь
Разделит на «их» и «свою».
Здесь дело ни в жертвах оплошных,
В деньгах или святости лжи.
Здесь с собственным, кажется, прошлым
Повздорил равнинный мужик.
И самое страшное в этом,
Что «мы» теперь есть и «они» -
Сигнальная это ракета
К началу великой резни.
И нету пути нам обратно.
Но тех лишь поднимет стезя,
Кто вдруг за убитого брата
Покается в тихих слезах.
В Кручине приблизилось лето
В разливах по саду тех луж,
Что капали с облачных веток
Под ноги и вишен, и груш.