Круги ужаса(Новеллы)
Шрифт:
Сущность была бесформенной и совершенно черной, но он прекрасно знал, что в этом сумрачном вихре находилась мадемуазель Мари, испытывавшая невероятные страдания.
Сущность, однако, собралась с силами, и это он тоже почувствовал. Он знал также, что на этот раз он будет позорно повержен в борьбе, завершение которой станет для него хуже смерти. Внезапно он услышал странный звук, прекрасный и чудовищный одновременно, в комнате возникла новая сущность, невероятно страшная.
Клавесин издал стонущие, нежные звуки, потом черная масса растаяла, всплыла
Но перед тем, как забыться в блаженстве забвения, он увидел громадную тень, заслонившую свет ночника.
Он увидел громадное лицо, обращенное к нему, такое огромное, что оно подняло потолок, а его лоб окружил нимб из звезд. Оно было темнее ночи и излучало такую великую и безмерную печаль, что все существо Нотте содрогнулось от боли.
И он понял, каким-то таинственным чутьем, возникшем в самой глубине его души, что он только что встретился лицом к лицу с Ночным Властителем.
Господин Нотте ничего не скрыл от друга Ипполита и пересказал ему все в мельчайших деталях.
— Дурной сон, не так ли? Крайне странный сон, — сказал Теодюль.
Господин Баэс промолчал.
Впервые в жизни господин Нотте увидел, что его старый приятель отступил от повседневных норм поведения.
Худосочный старик поднялся на второй этаж, запер дверь гостиной капитана Судана и спрятал ключ себе в карман.
— Я тебе запрещаю отныне входить туда! — сказал он.
Господину Теодюлю потребовалось три недели, чтобы изготовить новый ключ и открыть запретную дверь.
Мадемуазель Буллус прошлась желтой шагреневой кожей по мрамору камина, спинкам стульев и безделушкам из бисквита и фальшивого севрского фарфора, хотя их не покрывала ни одна пылинка.
На мгновение она задумалась, не стоит ли заменить засохший лунник однолетний несколькими хризантемами, но при мысли, что надо наполнять водой высокие и тонкие вазы из белого порфира, стоявшие по краям камина, она вздрогнула.
Зеркало отражало в мягком свете люстры образ, который был ей привычен. Она взбила свои тонкие волосы и наложила чуть-чуть пудры на щеки.
Обычно она носила длинное домашнее платье из толстого коричневого драпа, похожее на монашескую сутану, но сегодня вечером она заменила его тонким шелковым пеньюаром с пурпурными цветами. Блюдо из китайского лака царило в центре стола, накрытого вышитой цветами скатертью.
— Кюммель… анисовка… абрикотин, — вполголоса пробормотала она, разглядывая на свет грани трех пузатых графинчиков.
Немного поколебавшись, она достала из буфета жестяную коробку, из которой пахло ванилью.
— Вафли… соломка… леденцы… — перечислила она с видом кошки-лакомки. — Сегодня не очень холодно. Кстати, большая бежевая лампа в люстре привносит тепла.
В тиши улицы послышались шаги. Мадемуазель Буллус осторожно приподняла край золотистой
— Это не он… Интересно…
Поскольку она жила одиноко в маленьком доме на улице Прачек, она привыкла разговаривать сама с собой или обращаться к привычным вещам своей обстановки.
— Станет ли это великим изменением в моем существовании?
Она повернулась к керамике, которая бледно-желтым цветом выделялась на фоне кирпичной стены. Это было простоватое и улыбающееся лицо, которое художник назвал «Элали». Вопрос не затуманил безмятежности маски из темного кирпича.
— Не знаю, у кого спросить совета!
Она наклонилась к шторам, но услышала лишь ветер, который нес из порта первые сухие листья осени вдоль тротуара.
— Час еще не пришел…
Паулине показалось, что по тяжелому лицу Элали пронеслась тень иронии.
— Он может прийти только поздно ночью! Поймите, моя дорогая, как быть с соседями? Одним махом разрушится моя репутация!
Проведя дрожащей рукой по худой груди, она прошептала:
— Я впервые позволяю мужчине нанести мне визит. И тем более поздним вечером! Когда большинство людей уже спит! Господи, неужели я дурная женщина?.. Не впаду ли я в самый ненавистный грех?
Ее взгляд застыл на круглом пламени лампы.
— Это — секрет… Я не убереглась, чтобы не проболтаться об этом.
— Ах!
Она не расслышала шума шагов, но крышка почтового ящика легонько стукнула. Она открыла дверь гостиной, чтобы осветить темный вестибюль.
— Это вы… — прошептала она, вздохнула и приотворила дверь. — Входите!
Тонкая дрожащая рука указала на кресло, графинчики и печенья.
— Кюммель, анисовка, абрикотин, вафли, соломка, леденцы…
Послышался один мощный глухой удар.
Твердая рука поставила на место напитки и жестянку с печеньями, потом гость опустил лампу и, дыхнув на пламя, загасил ее. На темной улице поднялся ветер и теперь с яростью терзал плохо прилаженные ставни старых домов.
— Хе, хе! Ни криков, ни красных пятен на пеньюаре с цветами… хе, хе… воспоминаю, однако… но это была неправда, архинеправда… ни криков, ни красных пятен… Хе, хе!
Ветер унес к близкой реке эти визгливые слова.
Это было в среду вечером, когда господин Теодюль Нотте, не принимал в гости Ипполита Баэса. Он сидел, сжавшись в кресле, в гостиной капитана Судана рядом с буфетом с клавесином и медленно переворачивал страницы красной книги.
— Ну и ладно, — пробормотал он, — ну и ладно…
Он словно ждал чего-то, но ничего не произошло.
— Стоило ли это трудов? — произнес он.
Его губы горько скривились. Он вернулся в столовую, чтобы выкурить трубку и почитать при свете лампы одну из своих любимых книг Приключения Телемаха.
— Два преступления за две недели, — простонал комиссар полиции Сандерс, нервно расхаживая по своему кабинету на улице Урсулинок.