Круглая Радуга
Шрифт:
– Странный разговор, Полковник.
– Не слишком, если побываешь там, где нам довелось. Сорок лет тому, на Юго-Западе, нас почти полностью уничтожили. Без всякой причины. Можешь ты это понять? Причины не было. Мы не могли даже утешаться Теорией Воли Господней. Эти были Немцами с именами и послужными списками, люди в синей униформе, которые убивали неуклюже и не без чувства вины. Приказ найти и уничтожить, каждый день. Что и продолжалось два года. Распоряжения исходили от человеческого существа, скрупулёзного мясника по имени фон Трофа. Палец милосердия никогда не касался чаши его весов.
У нас есть слово, которое мы шепчем, мантра на случаи, которые грозят плохо кончится. Мба-кайере. Попробуй как-нибудь, может и тебя
Крик снизу от болота. Птицы взмывают вверх, чёрным кругом, крупицы груботолчёного перца в этом небесном буайбесе. Малышня резко поостанавливались, оркестр духовых оборвался посреди такта, а Тирлич вприпрыжку вниз, где собрались остальные.
– Was ist los, meinen Sumpfmenschen?– Остальные, с хохотом подхватывают пригоршни грязи и начинают бросать их в своего Нгуарарореру, тот пригибается, уворачивается, хватает ту же грязь и швыряет в ответ. Немцы на берегу стоят помаргивая, вежливо ужасаясь такому отсутствию субординации.
Внизу, в дощатой загородке пара извозюканных элеронов вытарчивают теперь из болота, разделённые четырьмя метрами грязи. Тирлич, заляпанный, мокрый, его белая ухмылка опережает его на несколько метров, сигает через край досок в яму и хватает лопату. Момент становится грубовато торжественным: Андреас и Кристиан придвинулись каждый со своего бока, помогая ему скрести и отбрасывать, пока не отрылось полметра стабилизатора. Определённость Номера. Нгуарарореру наклоняется отереть грязь прочь, открывает часть опознавательного номера, белые 2 и 7.
– Аутаз.– И поугрюмевшие лица на остальных.
У Слотропа озарение: – «Вы ожидали der F"unffachnullpunkt»,– предполагает он, чуть погодя, с Тирличым– «пять нолей, верно? Хаа- ааах!» А я-то тя вычислил—
Вскидывая свои руки вверх: «Это безумие. Не думаю, что такая есть».
– Нулевая вероятность?
– Наверное, это зависит от числа поисковиков. Её ваши люди ищут?
– Не знаю. Я стороной прослышал. Нет у меня никаких людей.
– Schwarzger"at, Schwarzkommando. Скафлинг: предположим, где-то был алфавитный список, чей-то список, разведдонесение, допустим. В какой стране, неважно. Но предположим в том списке эти два наименования, Чёрный прибор, Чёрная команда, оказались в нём, бок о бок. Вот и всё, алфавитное совпадение. Нам бы уже не требовалось быть реальными, как и прибору, верно?
Болота тянутся вдаль, с заплатами света под молочной облачностью. Отрицательные тени мерцают белым по краям всего: «Ну тут и без того жуть, Полковник»,– грит Слотроп,– «от вас никакой помощи».
Тирлич смотрит в лицо Слотропу с чем-то вроде улыбки под своей бородой.
– Окей, ну и кто же тогда ищет?– Говорит загадками, не хочет дать ответа—или этот птах хочет по-плохому.– Тот майор Марви,– предполагает Слотроп,– а и этот Чичерин, тоже!
Ха! Это сработало. Как в козырянии, как от прищёлка каблуков, лицо Тирлича переключилось в полную нейтральность: «Вы меня весьма обяжете»,– начинает он, потом решает сменить тему: «Вы были в Миттельверке. Как люди Марви ладили с Русскими?»
– Как закадычные друзья типа вроде как.
– У меня такое чувство, будто оккупационные Силы только что заключили договорённость о народном фронте против Schwarzkommando. Я не знаю кто вы, ни направления устремлений. Но они пытаются прихлопнуть нас. Я только что из Гамбурга. Там у нас неприятности. Они попытались выдать это за нападение ПеэЛов, но за всем стояло Британская военная администрация и им содействовали Русские.
– Очень жаль. Могу я чем-то помочь?
– Не будьте опрометчивы. Подождём, увидим. Всё, что сейчас о вас известно всем, это что вы помелькиваете.
Ближе к сумеркам чёрные птицы спускаются, их миллионы, усесться на ветвях ближайших деревьев. Деревьям тяжко от чёрных птиц, ветви подобно отросткам Нервной Системы утолщаются, глубже в щебетливую нервную сумеречность, в ожидании какого-то важного сообщения...
Уже потом в Берлине, на дне погреба с говном льющимся из него литрами в час, слишком ослабелый, чтобы пинать снующих крыс, которые упорно отводят глаза, стараясь делать вид, будто у них не появился новый и более драгоценный статус среди Берлинцев, с минимумом зачётных очков в таблице его умственного здоровья, когда солнце ушло настолько основательно, что может быть и навсегда, глупое, праздное сердце Слотропа грит: Schwarzger"at это не Грааль, Дружище, это не то, что в Imipolex G обозначено через G. А ты не рыцарственный герой. Самое большее, с кем тебя можно сравнить это Тангейзер, Поющий Дурачок—ты побывал под одной горой в Нордхаузене, когда-то распевал песенку или две подыгрывая на укулеле, и не чуишь раззи, что тут ты оказался в засасывающих болотах греха, Слотроп? возможно не совсем такого, что Вильям Слотроп, проблевавший большую часть 1640 за борт той Арабеллы, имел ввиду произнося слово «грех»… Но ты явно отправился не в своё странствие—какая-то фрау Хольда, какая-то Венера в какой-то горе—играешь в её, этого, игру… и каким-то неопровержимым чутьём знаешь, что игра эта плохая. Играешь, потому что тебе больше нечего делать, но из-за этого правильнее она не станет. А где Папа римский, чей посох распустится цветами для тебя?
Фактически, он накануне встречи со своей Лизорой: той, с кем он проведёт какое-то время, прежде чем покинет снова. Минезингер оставил свою бедную женщину и та покончила с собой. До чего Слотроп доведёт Грету Эрдман не настолько ясно. На берегах Хавела в Нойбабелсберге ждёт она, уже не та, чьи образы запечатлены в кинолентах уцелевших в неизвестном количестве тут и там в Зоне и даже за океаном… Каждый из добрых технических подсобников когда-либо втиравших для неё пурпурный гель в фильтр основного её освещение, ушёл на войну или на смерть, и ничего ей не осталось помимо безразличного Божьего света солнца со всем его обесцвечиванием и ужасом... Брови выщипаны до тонких прочерков пером, в длинных волосах пробивается седина, руки под бременем колец всех цветов, непроглядных, уродящих, в её тёмных довоенных Chanel костюмах, без шляпки, шарфов, всегда с цветком, она жертва Центрально-Европейских ночных нашёптываний, что веют обвиваясь, как от кожаных занавесов Берлина, всё призрачнее вокруг её толстеющего тела, увядшей красоты, чем ближе она и Слотроп движутся друг к другу...