Круглый счастливчик
Шрифт:
Ну, а в личном плане какие успехи? Тут все в порядке. Одной дочке пятнадцать, другой — двенадцать. Обе — красавицы. И женой он доволен: преподаватель в пединституте, культурная, толковая. Один недостаток: психика неустойчивая. Сейчас смеется — через минуту плачет. И не понять, над чем смеется и почему плачет. Стыров вспомнил Раю Шаврину из КБ и мечтательно вздохнул. У Раисы замечательный характер. Веселая женщина. Пироги печет такие, что мужики стонут, когда едят. Между прочим, незамужняя…
Долго ворошил он свою жизнь, ища значительные факты, чтоб предстать перед потомками в достойном виде. Но в голову лезла разная ерунда типа парниковой системы, которую он внедрил на своей дачке.
В конце концов Стыров
И еще одна удачная мысль пришла Стырову в голову: приложить к автобиографии фотокарточку, чтобы потомки смогли представить его внешность. Он достал из шкафа альбом и начал извлекать из него снимки, раскладывая на столе в хронологическом порядке. И вдруг Стыров разом увидел всю свою жизнь, спрессованную в три десятка мгновений: от пожелтевшей фотографии, где лупоглазый младенец лежит на животе, таращась в объектив, до прошлогоднего снимка, сделанного для документа (костюм, галстук, строгий взгляд).
Он смотрел на эту странную галерею собственных портретов, и сердце сжималось от тоски. Словно упустил, прошляпил он нечто важное, главное, и не вернуть теперь, не наверстать. Словно был виноват в чем-то перед этим лупоглазым младенцем…
Стыров вздохнул, вернул фотографий в альбом, не спеша порвал автобиографию и пошел в спальню. Жена, демонстративно отвернувшись к стене, делала вид, что спит. Он тоже сделал вид, что быстро уснул. Так они и лежали, спиной друг к другу, думая каждый о своем, пока сон не сморил их окончательно.
Двенадцать неотправленных писем
Примерно полгода назад я приобрел в комиссионном магазине письменный стол старинной работы. На вид ему вполне можно было дать лет сто. Массивный, как бегемот, темный и огромный, он внушал уважение. Я купил его с тайной надеждой, что столь солидное рабочее место будет способствовать рождению не менее солидных произведений.
Разговорчивая продавщица сообщила мне, что владелец стола скончался на прошлой неделе от инфаркта, родных и близких у него практически не осталось, прилетела лишь дальняя родственница, которая и сдала мебель в «комиссионку».
Когда громоздкая покупка очутилась в моей квартире, я счел необходимым опрыскать стол «Примой», опасаясь известных насекомых, Вытащив нижний ящик, я неожиданно обнаружил у задней стенки тумбы пачку писем. Очевидно, она каким-то образом вывалилась из ящика и осталась никем не замеченной.
Писем было двенадцать. Судя по датам, они писались в разные годы, причем одним и тем же почерком, напоминающим растянутую спираль электроплитки. После недолгих колебаний я прочитал их. Самым удивительным было то, что все двенадцать писем оказались… неотправленными. Человек, который их писал (автором был, по-видимому, прежний владелец стола), не рассчитывал, что они будут кем-то прочитаны.
Не стану строить догадки и высказывать свои впечатления об этой «корреспонденции». Мне кажется, это лучше сделает читатель, когда сам познакомится с письмами. Скажу лишь, что письма публикуются в той последовательности, в какой они были написаны. Изменены лишь фамилии автора и людей, к которым он обращался.
Здравствуйте, уважаемая Марина Садовская!
Отчества Вашего, к сожалению, не знаю, так что вынужден обращаться к Вам по имени. Сегодня
Конечно, такие послания Вы получаете мешками. И кто только Вам не пишет! Это и понятно: звезда, кумир и все прочее. Честно говоря, мне даже неловко — человек завален письмами, а я подбрасываю ему еще одно. Да еще, вдобавок, считаю, что уж мое-то письмецо самое интересное для Вас и нужное…
Время сейчас позднее, во всех домах окна темные, а мне не спится. Ну, со сном у меня вообще дела неважные, случается, бодрствую до утра. Раньше я пытался бороться с бессонницей, но потом махнул рукой. Где-то даже вычитал, что бессонница — спутница одинокого человека. Так что после полуночи мозг мой работает вовсю, мыслей столько, что голова пухнет. А поделиться, увы, не с кем… Впрочем, я отвлекся, извините.
Впервые, Марина, я увидел Вас лет шесть назад. Как сейчас помню, октябрь месяц, сыро, ветрено, за окном моросит дождь, словом, унылая пора. Включил я свой «Рекорд» — и вдруг на экране Вы! Ни на кого не похожая. Я, признаться, к эстраде равнодушен. Все эти электрогитары, современные ритмы, похожие друг на друга песни и исполнители — вся эта шумная легковесность меня раздражает, Но вы — совершенно иное явление. В вас я обнаружил и глубину, и Личность, и много такого, что не могу описать словами, а могу лишь чувствовать…
С тех пор, Марина, я не пропускаю Ваших выступлений. В прошлом году Вы гастролировали в нашем городе, и мне удалось попасть на Ваш концерт. Для этого, правда, пришлось переплатить спекулянту десять рублей, но я готов был отдать за билет и больше. Жаль только, что место было в двадцать первом ряду. Хотя, с другой стороны, лицом к лицу, как говорится, лица не увидать…
Только не подумайте, что я из тех фанатиков, которые при виде «звезды» теряют рассудок и для которых фото кумира с автографом — предел мечтаний. Мне достаточно того удовольствия, которое я получаю от Вашего пения. Хотя, сознаюсь, Ваше появление на, экране телевизора для меня всегда праздник. Даже привычка появилась — накануне Ваших выступлений почти всегда бреюсь. Вам это, конечно, покажется странным чудачеством, ну так я и есть человек странный. Живу я замкнуто, уединенно, после работы — сразу домой, общаюсь, в основном, с книгами, газетами, телевизором и оттого, наверное, помаленьку дичаю…
Опять отклонился от темы, извините. Так я, пожалуй, и не доберусь до главного, из-за чего сел за письмо.
Собственно говоря, цель моего письма тоже в каком-то смысле странная. Я решил поделиться с Вами, дорогая Марина, некоторыми опасениями за Вашу творческую судьбу. Вас, должно быть, удивит такое заявление. Чего ради, спрашивается, дилетант лезет со своими опасениями! Но иногда, знаете ли, человеку со стороны легче заметить то, на что не обращают внимание профессионалы.
Мне еще раньше показалось, а сегодня я в этом убедился, что Вы переживаете нечто вроде спада. Другие, возможно, этого спада не замечают. Ведь внешне, вроде бы, ничего не изменилось. Вы по-прежнему хороши, смотреть и слушать Вас — одно удовольствие. Но я — то воспринимаю Вас, если так можно выразиться, оголенными нервами. Звучит высокопарно, но это так. Человек я очень чувствительный. Особенно если говорить о людях, чьи судьбы мне далеко не безразличны. (К мысли о моей сверхчувствительности отнеситесь, пожалуйста, серьезно! В 1962 году, будучи в командировке во Фрунзе, я проснулся среди ночи от острого желания покинуть гостиницу. Так змеи и прочие гады покидают свои норы, предчувствуя землетрясение. Впрочем, я остался лежать в постели, а через семь часов действительно произошло слабое колебание почвы. Как видите, обостренность моих органов — не выдумка).