Круглый счастливчик
Шрифт:
Так тянулись дни и годы, пока однажды не забрали на повышение директора, а тот, в свою очередь, забрал с собой завуча. Свободные вакансии внесли в душу Виктора Степановича волнение и сумятицу. Нет, про директорское кресло у него и мысли не было, но вот поставить его завучем — что может быть разумней и справедливей! Ерохин сравнивал себя с коллегами и вынужден был признать, что его кандидатура самая подходящая…
Вскоре назначили нового директора. Все ждали, когда же новая метла начнет мести по-своему. И хотя Иван Иванович Голенищев, новая метла, заявил, что все останется по-старому, мало кто в это верил. Всех интересовал вопрос, кого сделают завучем. Ерохин понимал, что надо срочно входить в контакт с начальством, и в спешном порядке пытался раскусить Голенищева. Но время шло, а Иван Иванович оставался для него загадкой: лицо как лицо, вполне стандартное, речи произносит те же, что и старый директор. Словом, не человек, а натуральный сфинкс. Так что подкатиться к нему Ерохину пока не удавалось.
Но вот однажды физик Синягин рассказал в учительской, что вчера вечером, проходя по Молодежному бульвару, он видел директора, гуляющего с песиком. Коллеги повернули головы к Ерохину, единственному собаковладельцу в техникуме.
— Повезло вам, Виктор Степанович, — сказал кто-то из присутствующих, полушутя, полузавистливо. — Получается, родственные души… Пора и нам барбосов заводить.
— А порода какая? — поинтересовался Ерохин у физика, сдерживая приятное волнение.
— Кто его знает, — отозвался тот. — Белая шавка с темными пятнами, вместо хвоста — обрубок. Морда довольно глуповатая… А роста вот такого, — он нагнулся и показал рукой расстояние от пола.
«Должно быть, фокстерьер», — подумал Ерохин. Породу эту он не уважал. Но дело было вовсе не в породе — радовала общность интересов. «У него собака, и у меня собака, — рассуждал Виктор Степанович. — Тут мы и должны снюхаться…»
Целый день он строил планы, как выйти на контакт с шефом. От дома Ерохина до Молодежного бульвара нужно было топать с полчаса.
«Далековато, — отметил Виктор Степанович. — Может, для начала сходить без Артура? Взять, скажем, колбаски грамм двести, угостить животное, Голенищеву будет приятно, то да се — разговор получится… — он вздохнул. — Нет, слишком искусственно. С Артуром проще…»
Вечером, проделав долгий путь, взволнованный Ерохин гулял по Молодежному бульвару, держа дога на поводке. Артур без суеты обнюхивал стволы деревьев, величественно «расписывался» и продолжал знакомиться с новыми местами.
Была осень. На мокрых скамейках, обклеенных листьями, уже не сидели старики и парочки. Лишь на одной скамье дремал случайный гражданин, в кармане его пиджака стояла стеклотара. Фонтан бездействовал, и каменный мальчик грустно держал в руках каменную рыбу.
Виктор Степанович начал мерзнуть, а Голенищев все не появлялся. «Может, Синягин наврал… — огорченно думал Ерохин. — Так и простыть недолго… Еше минут десять брожу — и хватит!»
В этот момент в противоположном конце аллеи показалась фигура. Человек быстро шел навстречу Ерохину, а впереди его семенила собачка.
Виктор Степанович напрягся, тихо сказал: «Артур!» и, сжав поводок, двинулся по аллее торжественным маршем. Артур, почувствовав, вероятно, важность момента, поднял повыше квадратную голову и шел, как на выставке.
Метров с тридцати Ерохин узнал директора. Иван Иванович несся стремительно, увлекаемый энергичным фокстерьером. Лицо Голенищева было озабоченно, глаза смотрели прямо, точно он выполнял сложный цирковой трюк. Они почти поравнялись, и Ерохин сказал:
— Добрый вечер, Иван Иванович!
Голенищев затормозил и, не сразу узнав преподавателя, поздоровался. Внимание его тут же переключилось на дога.
— Хорош красавец, хорош… — Директор с уважением покачал головой. — Да… Прямо королевский пес!
Ерохин застенчиво сиял, словно хвалили его, а не Артура. Он хотел было произнести ответный комплимент, что-то вроде: «Великолепный у вас фоксик, Иван Иванович, ей-богу, великолепный!», но тут случилось неожиданное.
Фокстерьер вдруг рванулся к Артуру и с злобным лаем принялся наскакивать на дога. Артур удивленно попятился и молча глядел па задиру. Все произошло так быстро, что поводок выскользнул из рук Голенищева, он пытался ухватить конец, растерянно восклицая: «Чап! Ко мне! Фу! Чап!»
Но Чап точно взбесился. По-видимому, он давно ненавидел и боялся этих громадных, преуспевающих собак с лоснящейся шерстью и презрительным взглядом. Он и теперь, наверное, атаковал дога так яростно и безрассудно, чтобы заглушить страх. Впрочем, храбрость фокстерьеров общеизвестна, к тому же Чап чувствовал за собой могущество хозяина.
Побледневший Ерохин изо всех сил удерживал Артура. Поглаживая его по спине, он взволнованно повторял:
— Иван Иванович, настоятельно прошу воздействовать…
Голенищев нагнулся, чтобы взять собаку на руки, но взять не успел. Чап, увлекшись, подпрыгнул, словно собирался добраться до горла противника, но Артур ударом мощной лапы опрокинул нахала. Чап с визгом перевернулся, теперь дог рванулся к нему, волоча за собой Ерохина. Виктор Степанович, повис на своем Артуре и пронзительно закричал:
— Стоять, сволочь! Артур, прибью! Назад!
Пораженный воплем хозяина, дог замер.
Иван Иванович подскочил, схватил фоксика и, держа его, как ребенка, гневно сказал:
— Что же вы… Такое, понимаете, животное… Вам без намордника недопустимо!
— Недосмотр, Иван Иванович, — каялся Ерохин. — Слишком доверял… Меры примем, не сомневайтесь…
Но Голенищев уже был далеко.
Домой Виктор Степанович вернулся в подавленном состоянии. Из хорошей затеи получилось черт знает что. Директор умчался багровый. Таким его Ерохин еще не видел. Вот тебе и душевные контакты! Вот тебе и общность интересов!..
— Витя, что стряслось? — встревожилась жена, видя, как он отсчитывает валерьяновые капли.