Кругом измена, трусость и обман. Подлинная история отречения Николая II
Шрифт:
А. А. Бубликов рассказывал, что когда А. И. Гучков приехал из Пскова в Петроград, то он отправился в мастерские Северо-Западных дорог, где зачитал рабочим «акт» об отречении Императора Николая II и затем воскликнул: «Да здравствует Император Михаил II!» Дальше, по Бубликову, рабочие от этого лозунга пришли в такую страшную ярость, что, «закрыв помещение мастерских, проявляли недвусмысленное намерение акт уничтожить, а Гучкова — линчевать». Такую реакцию рабочих нельзя не назвать странной, так же как и стремление Гучкова зачитать акт именно перед рабочими, а не перед руководством ВКГД. Рассказ Бубликова весьма сомнителен и призван объяснить, почему у Гучкова не было с собой «акта» об отречении. Бубликов
Совсем иную историю рассказывает Ю. В. Ломоносов. 3 марта Ломоносову сообщают, что А. И. Гучков выехал из Пскова, а текст отречения передается по телеграфу человеком Ю. В. Ломоносова, инспектором Н. В. Некрасовым.
Помощник начальника отделения управления генерал-квартирмейстера штаба главнокомандующего армиями Северного фронта подполковник Ф. А. Мороз в 04 ч 30 мин ночью со 2 на 3 марта зачем-то послал в Генеральный штаб следующую телеграмму: «Передаю текст Высочайшего Манифеста, изложенного в нижеследующей телеграмме на имя начальника штаба Верховного Главнокомандующего только для председателя Государственной думы Родзянко». В переданном проекте манифеста были опущены слова «Ставка. Начальнику Штаба». Заметим, что «манифест» был предназначен не для предания всенародной гласности, а только для Председателя Государственной думы.
Ю. В. Ломоносову поручили напечатать отречение в типографии министерства путей сообщения. Однако при этом текст отречения почему-то передавался по телеграфу не Ломоносову, а полковнику Н. С. Шихееву, начальнику тяги Северо-Западных железных дорог, причем зашифрованным военным кодом. Этот полковник был связующим звеном Ставки с Петроградом, что видно по постоянному упоминанию его имени в телеграфной переписке Ставки со штабом Северного фронта.
Ломоносов дозвонился до полковника, и тот заявил, что расшифровка займет два часа. Через два часа Н. С. Шихеев сообщил, что какая-то часть ещё не расшифрована и необходимо внести исправления ещё одной телеграммой (какие исправления могут быть в документе такой важности?), потом говорит, что телеграмма адресована не в Думу, а начальнику генерального штаба. В это же время полковник ведёт какие-то разговоры по телефону с Псковом. Ломоносов приказал отключить Шихееву телефоны и послал инженера Лобанова с солдатами, чтобы они забрали все копии текста отречения. В итоге текст отречения был забран от Шихеева и доставлен в Думу. Но Ломоносов, который должен печатать «манифест», его не получил, а кто получил — неизвестно.
Не менее странные манипуляции проводил Ломоносов с подлинником «манифеста», который якобы привёз на Варшавский вокзал А. И. Гучков. Ломоносов утверждал, что утром 3 марта он подъехал по запружённой народом улице к Варшавскому вокзалу. Навстречу ему попался один из сотрудников Гучкова по перевороту — полковник Генштаба П. П. Лебедев, который выглядел сильно напуганным. Сев в автомобиль, Лебедев показал Ломоносову «акт» и заявил, что Гучков арестован.
Ломоносов спрятал акт в карман тужурки и направился вместе с Лебедевым в здание МПС. Там Ломоносов подробно рассмотрел «манифест»: «Глаза всех, забывая о нем, впились в положенный мной на стол кусочек бумаги: „Ставка. Начальнику штаба“».
Далее П. П. Лебедев принялся рассказывать, что произошло с Гучковым: «Он еще на вокзале говорил две речи… а затем пошел на митинг в мастерские. Когда я приехал, он уже был в мастерских, а Шульгин, депутат Лебедев и начальство сидели в кабинете начальника станции. Было известно, что в мастерских не спокойно. Настроение было тревожное. Затем из мастерских передали, что Гучков арестован, что акта у него не на шли и что идут обыскивать других депутатов, чтобы уничтожить акт»{1046}.
Выше, в воспоминаниях А. А. Бубликова, мы читали, что Гучков зачитывал рабочим «акт», а Ломоносов утверждает, что этого акта у Гучкова не нашли. Возникает вопрос: куда же пропал «акт»?
Ломоносов пишет, что депутат Ю. П. Лебедев передал «акт» П. П. Лебедеву и тот «потихоньку, закоулками, дал тягу»{1047}.
Ю. П. Лебедев мог забрать «акт» только у А. И. Гучкова. Тогда возникает вопрос: зачем же Гучков отправился в мастерские к рабочим, если у него не было с собой манифеста? И что тогда он им там зачитывал?
Кстати, сам А. И. Гучков ничего о своём аресте по возвращении в Петроград не говорил. Он рассказывал, что сразу же с вокзала «поехал на Миллионную, не заезжая домой, потому что на вокзале мне начальник станции сказал: „Родзянко поручил передать, чтобы вы не оглашали Манифеста об отречении и сразу ехали на квартиру Великого Князя“»{1048}.
Таким образом, Гучков признаёт, что ни к каким рабочим он не заходил и никакого «манифеста» им не зачитывал. Собственно, до этого манифеста Гучкову уже не было никакого дела. Нужно было как можно скорее провернуть вторую часть переворота по организации «отречения» Великого Князя Михаила Александровича.
Спутник Гучкова В. В. Шульгин очень красочно и сентиментально описал приезд депутатов из Пскова в Петроград. Только, согласно В. В. Шульгину, никакого ареста или даже задержания А. И. Гучкова не было, а текст отречения народу зачитал… сам Шульгин. Вот что он писал: «Мне выпало на долю объявить о происшедшем „войскам и народу“. Какие-то люди суетились вокруг меня, торопили и говорили, что войска уже ждут — выстроены в вестибюле вокзала. Сопровождаемый этой волнующейся группой, я пошел с ними. Они привели меня в то помещение, где продаются билеты, — словом, во входной зал. Здесь действительно стоял полк или большой батальон, выстроившись на три стороны — „покоем“. Четвертую сторону составляла толпа. Я вошел в это каре, и в ту же минуту раздалась команда. Роты взяли на караул, и стало совершенно тихо… Но я чувствовал, что каждое слово летит над строем и дальше в толпу, и слышно им было все ясно. Я читал им „отречение“…»{1049}.
В. В. Шульгин обратился к войскам и народу: «Государю Императору Михаилу Второму провозглашаю — „ура!“ И оно взмыло — горячее, искреннее, растроганное… И под эти крики я пошел прямо перед собой, прошёл через строй, который распался, и через толпу, которая расступилась, пошел, не зная куда»{1050}.
Как видим, воспоминания В. В. Шульгина самым принципиальным образом отличаются от воспоминаний его соратников по перевороту: Гучкова, Ломоносова, Бубликова. Кто же из них говорит неправду? Все! Цель этой неправды скрыть то обстоятельство, что никакого манифеста Гучков из Пскова в Петроград не привозил.
Это хорошо видно по тому, как Ю. В. Ломоносов описывает, что вытворяла их группа с отобранным у Гучкова на Варшавском вокзале «манифестом». Вообще, логика требовала немедленно отправить либо подлинник, либо копию такого важного для заговорщиков акта прямо М. В. Родзянко или Г. Е. Львову, для того чтобы они могли придать документ всенародной огласке. Во всяком случае, даже если Родзянко и Львов сочли бы опубликование этого манифеста преждевременным, он бы находился у них в руках, то есть в надёжном месте. Вместо этого от членов группы «по спасению грамоты», как окрестили себя Ломоносов, Бубликов и Лебедев, стали поступать предложения спрятать «грамоту» в несгораемый шкаф и приставить к нему караул. Ломоносов предложил иной вариант: положить акт в самое «незаметное место … и не в этой комнате…». Тут же поступило предложение снять с акта несколько копий, «но только чтобы никто ничего не знал».