Круговой перекресток

Гайворонская Елена Михайловна

Возле школы открылось маленькое кафе «Очаг», там можно было посидеть за барной стойкой на высоком вертящемся табурете, выпить ароматный кофе с хрустящим беляшом или пирожным, а взрослым – чего покрепче. За стойкой стояла не хамовитая тетка – вежливый улыбчивый паренек-южанин, говоривший с певучим акцентом: «Приятного аппетита» и «Спасибо». Кофе с беляшом равнялся по стоимости половине месячного школьного обеда. И все же мы с Дашкой, сэкономив на мороженом и заколочках, заходили в «Очаг», покупали одно пирожное и чашку ароматного свежесваренного кофе на двоих и чувствовали себя взрослыми.

А вскоре перемены посыпались, как из рога изобилия, удивляться не оставалось ни сил, ни времени. Советский Союз, колосс на глиняных ногах,

трещал по швам. Республики требовали отделения. В каждой нашелся свой князек, пожелавший испить неограниченной власти. Новая власть оказалась бессильной перед надвигающимся распадом старой экономической системы и не представляла, как создавать новую. Жестом отчаяния стало введение талонов на товары первой необходимости. Прилавки магазинов, и прежде не баловавшие изобилием, становились голыми, как стремительно лысеющая голова. Отделы украшали таблички «мяса нет», «рыбы нет», «хлеб будет завтра». Зато в соседних отделах, под выведенными масляными буквами на кусках картона вывесками «Коопторг», вкусно пахло искомыми колбасами, копченой рыбкой и свежими булочками, только продавалось аппетитное съестное по тройным ценам. Впервые в жизни я задумалась о том, что может не хватать не только товара, но и денег.

Народ занял глухую оборону, готовясь к глобальной катастрофе. Сметалось все, от спичек до хозяйственного мыла. В универмагах раскупили даже унылые серые пальто-саркофаги, на которые последние лет десять презрительно фыркал самый неприхотливый посетитель.

– Если так пойдет дальше – постирать нечем будет, – причитала бабушка, принося очередную упаковку стирального порошка. – Уфф, три часа отстояла.

– Мы скоро сами сможем открыть бакалейную лавку, – всплескивала ладонями мама. – Это уже тридцатая! Остановись, ради бога! Класть некуда. Зачем дед вчера мешок сахара принес?

– Не учите меня, – ворчала бабушка. – Вы, молодые, жизни не знаете. Всякое может случиться. Запасы лишними не бывают. Под кровать положим, не пропадет.

– Потому и дефицит в стране, что все тоннами гребут и складывают под кровати, – заметила я. – Там уже лежат пять новых алюминиевых кастрюль и ящик мыла.

– Ничего, не подерутся, – вынесла вердикт бабушка. – Завтра соль обещали давать, пойду за час до открытия, запишусь.

Той же осенью я записалась на подготовительные курсы педагогического филфака.

Вначале собралась в МГУ, но мама, услышав про мои планы, покачала головой и сказала, что университет – лучший вуз страны, туда едет талантливая молодежь со всей необъятной родины.

– Смотри правде в глаза, Саня, – проникновенно внушала мама, и я теряла волю под гипнотическим взглядом и убаюкивающим голосом, – сейчас ты лучшая в обычной школе, среди посредственностей, лучшая из худших… А в университет приедут лучшие из лучших, понимаешь? Не питай надежд, чтобы потом не разочаровываться. Ты же отправляла свои произведения в журналы? Тебе не ответили, не напечатали. Но даже если вдруг ты в МГУ поступишь, что потом? Все теплые местечки расписаны за детьми нашей литературной элиты. А тебе, девочке из простой семьи, придется брать интервью у доярок для какой-нибудь «Сельской жизни» или перекладывать бумажки в отделе писем журнала «Работница». Либо пойти в новую желтую прессу – сочинять разные пошлости.

Я молчала, потупившись. Мама со вздохом добавила:

– Когда-то у меня тоже были планы и амбиции. Но, как видишь, ничего не получилось. Если ты и вправду талантлива, пробьешься и с филфаком пединститута. А если нет – у тебя всегда будет кусок хлеба. Уж лучше быть хорошим учителем, чем плохим журналистом.

– Мм, – поддержал ее папа, – в нашей стране трудно чего-либо достичь. Лучше сидеть и не высовываться, целее будешь. Почему динозавры вымерли? Потому что высовывались.

Бабушка согласно кивала. Журналистика казалась ей уделом избранных, далекой и непонятной профессией, чем-то вроде космонавтики.

Единственным, кто

меня поддержал, был дед Георгий. Он сказал, что ему нравятся мои рассказы и почему бы не попробовать, ведь я ничего не теряю, но его одинокий голос потонул в пучине иных убедительных доводов.

И я банально струсила, не поехала в МГУ. В самом деле, девочке Сане из полуподвала не место в элитной высотке. Кесарю кесарево, а слесарю слесарево.

А Дашка не испугалась и решила штурмовать Строгановку. Мы сидели на нашей кухоньке, потягивали чаек, Дашка искренне недоумевала, почему я не хочу идти в МГУ. А я лукавила, повторяла мамины слова, утверждала, что мне это вовсе не надо, помахивала растопыренными пальцами со свежевыкрашенными ногтями. Ногти отросли что надо – длинные и ровные, я долго возилась с пилкой, чтобы придать им красивую овальную форму, вниз нанесла французскую основу, купленную с переплатой у Вальки, сверху два слоя перламутрового с голубоватым отблеском лака.

– Классные ногти, – позавидовала Дашка. – А у меня не растут.

– Потому что ты их грызешь, – заметила я.

– Я не грызу, – смущенно буркнула Дашка и спрятала руки в рукава безразмерного свитера.

Затрезвонил телефон.

– Саша, тебя! – крикнула бабушка. – Миша Сухарев!

– Ба, ты можешь не кричать на весь дом? – не выдержала я. – Неудобно же.

– И чего тут неудобного? – обиженно поджала губы бабушка. – Не нравится – пусть не звонят. Вон и Кузьмин тебе звонит, и…

Я состроила бабушке страшные глаза и взяла трубку. Сухарев спросил, приду ли я к нему на день рождения.

– Ага, – лениво сообщила я, – уже ногти накрасила.

– Нет, правда? – не унимался Сухарев, плохо отличавший стеб от реальности.

– Правда. Не веришь, могу Дашку позвать, она подтвердит.

– Не надо Дашку, – отказался Сухарев.

– Ну, тогда пока, – сказала я и положила трубку на рычажки.

Дашка сунула в рот конфетку и многозначительно хмыкнула.

С памятного первосентябрьского утра красавчик Сухарев стал моим дневным кошмаром. В тот же день, проходя мимо, он, противно гыкнув, ущипнул меня за бок. Я опешила от наглости и, не раздумывая, съездила Мишке по уху. Он удивленно отшатнулся, захихикал и пробормотал, что я обалдела. Я велела, чтобы он не протягивал грабли, если не хочет схлопотать снова, уже ногой и ниже пояса. Сухарев изумленно похлопал красивыми глупыми глазами. Видимо, пронеся сотню метров мою сумку, он решил, что я дала ему карт-бланш. Как все признанные красавчики, Мишка не мог примириться с мыслью о поражении и пошел в планомерное наступление. Названивал домой, спрашивал задания по литературе, рассказывал какую-то муть, приглашал на прогулки. Задания я подсказывала, от приглашений отказывалась, байки про походы с пацанами в парк на игровые автоматы с покупкой пива и сигарет, которые им собака-продавщица сперва отказывалась отпускать в силу их малолетнего возраста, но в итоге кто-нибудь помордастее ее уламывал, слушала вполуха, если было время, либо обрывала, говоря, что тороплюсь на курсы. И чем больше он упорствовал, тем сильнее меня раздражал. Разумеется, как любая девчонка, я втайне грезила о томных взглядах, романтических свиданиях, прогулках в парке, первых робких поцелуях… Но отнюдь не Сухарев, да и никто из знакомых мне ребят не был героем этих фантазий. В душе был некий образ, туманный, загадочный… Почему-то я была уверена, что непременно узнаю его при встрече.

Вскоре Сухарев пригласил меня на день рождения. Прежде меня не звали на подобные мероприятия, да и сама я не особо стремилась ни тогда, ни, собственно, теперь, но отказаться сразу было неудобно – день рождения все-таки, и я спросила, будет ли Дашка. Мишка покривился и сказал, что вообще-то Нефедова ему на фиг не сдалась, но, если мне хочется… Я холодно заметила, что это его праздник, соответственно, ему решать, кто будет в числе гостей. Тогда Сухарев пригласил Дашку.

– Пойдешь? – спросила я подругу.