Крушение империи
Шрифт:
Сергей Леонидович с нетерпеливым восхищением следит за тем, как он ловко орудует молоточком, как послушны ему винты и винтики, с которыми ему, Ваулину, никогда не справиться…
— Все, Ванечка?
— Одну минуту, Леонтий Иосифович!
Громов подмигивает: «Гм, Леонтий Иосифович…»
— Ошибка, ошибка в заголовке! — наклонившись над формой, выкрикивает кто-то.
— В чем дело?
— «Местная» надо через ять, а тут буква «е».
— Черт с ним, с твоим собачьим ять! И без него понятно.
— Все, Ванечка? — опять спрашивает
— Все как будто на сей раз.
— Ура! Пускай!
— Мотор?
— Куда, к черту, мотор! — предостерегает Громов. — Шум будет.
И вот — первый ручной поворот колеса машины. Его вертят по очереди все.
Вот первые оттиски газеты: четвертая полоса пустая, на третьей — один столбец поставлен вверх ногами. Но ничего не поделаешь: не переделывать же сейчас, в четвертом часу ночи?..
— Стоп!
Готова первая горка газет.
— Сообщите патрулям, чтоб нанимали извозчиков!
— Становись, дышло, на упаковку! Чего зря стоишь?
— Готово!
— Андрей Петрович, займите всех освободившихся людей.
— Уже занял.
— Двести!
— Перевязывайте в пачку…
— Все в порядочке!..
— Вали, родная!
— Извозчики готовы?
— Нет еще.
— Надо быстрей… быстрей, товарищи!
— А как же мы?
— А что?
— Вяжи, вяжи пачки!
— Да не пачки, Андрей Петрович, а людей! — напоминает Ваулин. — Удалось, удалось! — весело и громко выкрикивает он, обнимая за плечи Лекаря, потом скуластого, пожелтевшего за ночь Прохорова.
Он подбегает к конторке, отрывает кусок белой бумаги, минуту думает о чем-то, подзывает Прохорова:
— Смотри!
Он пишет «печатными» буквами и все время усмехается:
«Г. Альтшуллер! В вашей типографии печатали сегодня орган соц. — демократов большевиков. Приносим, конечно, извинение, но вынуждены были захватить, потому что охранка арестовала нашу хорошую технику. Посему счет за причиненные убытки предъявите генералу Глобусову. Будет революция — тогда еще увидимся. А пока охотно удостоверяем наше пребывание здесь, оставляя вам на память номер нашей газеты. Рабочие ваши ни в чем не виновны. А тот, кто был нашим, шлет вам прощальный привет».
— Больше ничего не надо?
— Все в порядочке, уважаемый! — смеется Прохоров.
На улице патрульный подбежал к стоявшему за углом извозчику.
— Занят! — равнодушно ответил тот.
«Занят? В такой час?» — удивился патрульный и бросился к другим санкам, ехавшим навстречу.
— Тысяча двести!
— Нажимай, нажимай!
— Ребята, связывай друг друга… кто здешний!
— Успеется!
«Явки» (их четыре по всему городу) знают только Сергей Леонидович и Громов. Оттуда поджидающие там «восьмерки» из молодежи разнесут газеты по фабрикам, мастерским, на железную дорогу.
— Пора отвозить, — говорит Ваулин. — Одну возьмет Ваня на себя — в Лесной пусть: ему по дороге. Две вам придется, Андрей Петрович, четвертую — мы с Бендером обслужим. Ладно?
— Так точно, товарищ главнокомандующий! — шутливо козыряет Громов. — Ну, и высплюсь же я завтра!.. — потягивается он всем телом.
Свет погашен в типографии. Медленно плывет в окна серый рассвет.
— Вот армия родилась ночью… — смотрит Сергей Леонидович на связанные пачки газет. — А ведь вышло, Андрей Петрович?.. А?
Во дворе Ваню-печатника, нагруженного двумя большими пачками, встретил патрульный. Он помог ему донести до извозчика газеты.
И когда Ваня отъехал уже, патрульный заметил, как через минуту выехал вдруг из-за угла тот самый извозчик, который заявлял, что «занят», — с двумя седоками в полицейской форме. Они помчались вслед за Ваней.
Патрульный бросился бегом в типографию, чтобы предупредить товарищей об опасности, но под аркой во второй двор его схватили с обеих сторон чьи-то крепкие руки, и, подталкивая, полицейские повели его обратно на улицу — в подъезд соседнего дома.
— Много вас там? — интересовался коренастый пожилой полицейский. — Тоже… задали, сукины сыны, службу! — недовольным голосом говорил он.
Патрульный многого сейчас не понимал. Не понимал и того, почему так ворчит этот «фараон» с седыми подусниками.
А «фараона», как и двадцать пять других городовых, собрали еще с вечера, не объявив для чего, и старик не успел выпить дома целительного бальзама против изжоги и попрощаться на ночь со своей старухой.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Перед крушением
В России стало голодно, и рубль стал дешев. Генерал-майор Глобусов доносил своему министру: «Число бедняков в городах удесятерилось. Голодает большинство жителей города, и остальные влачат жалкое существование».
Московская охранка сочла своим долгом сообщить Александру Дмитриевичу Протопопову: «Невзгоды широких масс так велики, что во многих случаях приходится говорить не только о недоедании, но и о форменном голоде. От эксцессов мы находимся очень близко. Острое раздражение, крайняя озлобленность, возмущение и т. д. являются довольно слабым отражением действительности. Никакое патриотическое чувство не выдержит, и Москва легко может явить картину чисто стихийных беспорядков».
Начальник Владимирского губернского жандармского управления делился своими наблюдениями: «Я вполне допускаю, что нервно настроенная толпа по какому-нибудь пустому случаю, как, например, закрытие лавки на обеденное время, какая-либо дерзость приказчика и т. п., потеряет терпение и, начав с битья стекол, кончит насилием, грабежом и поджогом».
Вести из Киева: «Затяжка продовольственного кризиса может вызвать, ваше превосходительство, беспорядки внутри империи, которыми, несомненно, воспользуются революционные элементы для приведения тылового района в хаотическое состояние».