Крушение
Шрифт:
За окном догорал синевато–тусклый закат.
Встреча затянулась… Сталин проводил Жукова до наружной двери.
— Вы настаиваете на своем мнении? — спросил Сталин.
— Не могу иначе, — сказал Жуков. — Совесть не позволяет.
Сталин продолжал врастяжку:
— Отказаться от наступления на всех фронтах… Ждать, когда буря застанет…
— Нет, я вовсе не намерен сидеть и ждать у моря погоды, но…
— Не согласен с вами, товарищ Жуков. Не согласен. Соберем Ставку, — холодно сказал Сталин, прощаясь.
Жуков промолчал.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Собралась Ставка Верховного
Сталин предложил обсудить оперативно–стратегическую обстановку и намечаемые мероприятия.
Маршалу Шапошникову, как начальнику Генерального штаба, было приказано доложить обстановку и соображение генштаба. Борис Михайлович выглядел больным: длинное заостренное лицо, бледные щеки, и лишь в глазах непотухший блеск. Он давно жаловался на сердце, часто душили спазмы. И несмотря на недуг, Шапошников с упорством истого труженика и мыслителя вел огромную и нервную работу в генштабе. Тяжесть на его плечах лежала непомерная, и товарищи искренне сочувствовали Борису Михайловичу, а он, усмехаясь, нередко отвечал им: «Везу, батеньки мои. Взялся за гуж…»
Делая доклад, Борис Михайлович часто останавливался, чтобы передохнуть. Немного повременив, он продолжал хрипловатым и усталым голосом:
— Ставка считает, что главные события с начала летнего периода вновь развернутся вокруг Москвы, что именно здесь, на центральном направлении, фашисты опять попытаются нанести нам решительный удар.
— А каковы на этот счет прогнозы у наших разведчиков? — спросил кто–то.
— У наших разведчиков?.. Прогнозы?.. Еще с середины марта разведорганы докладывали нам, что центр тяжести весеннего наступления противник перенесет на юг! — ответил Шапошников. Он обвел взглядом зал, думая, что кто–либо возразит, но все молчали, и, откашлявшись, продолжал: — Наша точка зрения… точка зрения Генерального штаба такова: учитывая, что советские Вооруженные Силы в данный момент уступают по численности и вооружению противнику, мы предлагаем Ставке избрать в качестве способа боевых действий советских войск на весну и лето 1942 года стратегическую оборону. Генеральный штаб рассчитывает оборонительными действиями на заранее подготовленных рубежах сорвать наступление немецких войск, обескровить их и тем самым создать благоприятную почву для перехода в решительное наступление. Таким образом, идея обороны, по нашему мнению…
Шапошников не успел закончить мысль, как Сталин прервал его и заговорил нетерпеливо:
— Согласен, товарищ Шапошников. Можно занять стратегическую оборону. Но мы не должны, не имеем права ждать, пока немцы нанесут удар первыми. Надо самим обрушить на них ряд ударов, измотать, обескровить противника и сорвать его наступательные планы…
Шапошников, чувствуя свою правоту, не стал, однако, возражать, уже не раз он пытался переубедить в этом Сталина — не удалось. «Может, ему, как главе государства, больше известно, и у него какие–то особые соображения», — подумал он, садясь.
В свою очередь, Сталин продолжал:
— Жуков предлагает развернуть наступательную операцию в районе Вязьма — Ржев — Ярцево, а на остальных фронтах обороняться. Я думаю, что это полумера… После поражения немцев под Москвой мы не должны им давать передышки. И одновременно с переходом к стратегической обороне следует предусмотреть наступательные операции для того, чтобы упредить врага…
По–разному воспринимали идею летнего наступления военные.
Сталин заговорил о Юго—Западном направлении, о планах весенне–летней кампании. Тимошенко сидел спокойный.
Минувшая зима была лютая на морозы, снежная, а Юго—Западный фронт под командованием Тимошенко своим правым крылом наступал. Прорыв на шоссе в районе Тросны… Ожесточенные бои за овладение Ельцом, Ливнами… Перерезаны пути отхода группировки противника, сомкнулось кольцо окружения вокруг немецких пехотных дивизий…
Сквозь метели пробивались войска фронта, и распарены были от ходьбы лица наших бойцов, и горели немецкие танки, и трупы вражеских солдат лежали на дорогах и в деревнях…
Тимошенко взял слово, вкратце доложил обстановку на Юго—Западном направлении и, воодушевляясь, наконец заговорил о том, что вынашивал и что собирался загодя сказать.
Выходило, главком Юго—Западного направления и член Военного совета Хрущев по–прежнему считали, что они сейчас в состоянии и должны предпринять против немцев на юге упреждающий удар и расстроить их наступательные планы. Взять противника, так сказать, за горло… Главный удар, по их мнению, следует нанести с барвенковского выступа, который уже теперь рассекает немецкие войска надвое. Если промедлить и не рискнуть на упреждающий удар, то наверняка повторится печальный опыт первого года войны… Что касается предложения Жукова о разгроме вяземско–ржевской группировки, то сделать это необходимо, чтобы сковать силы противника.
Молотов и особенно Ворошилов поддержали предложение Тимошенко, другие кивали головами в знак согласия Молчал пока Жуков. Попросил слово Вознесенский. Встал, совсем еще молодой, красивый, нечаянная улыбка скользнула по его лицу, и оно вдруг обрело строгость. Прямо и честно он высказал сомнение в возможности материально–технического обеспечения задуманных наступательных операций.
— Замашки у нас большие, да материальных предпосылок пока для этого нет, — сказал Вознесенский и, глядя на Тимошенко, задал ему вопрос: — Сумеют ли войска Юго—Западного направления осуществить наступление на Харьков в том случае, если Ставка не сможет сосредоточив столько сил и средств, как об этом вы доложили здесь?
Нисколько не колеблясь, Тимошенко ответил, что тогда придется вначале нанести удар силами Юго—Западного фронта, а Южному фронту, которому тоже надлежало наступать, следует пока поставить задачу активными оборонительными действиями обеспечить решающую операцию войск Юго—Западного фронта.
Берия бросил реплику:
— Вы что же, товарищ Вознесенский, сомневаетесь в расчетах и планах Верховного главнокомандующего?
После столь откровенно вызывающих слов Вознесенский, казалось, был обескуражен. Все почувствовали вдруг какую–то унылую неловкость. Однако Вознесенский не вытерпел и, слегка бледнея, ответил, в упор глядя на Берия:
— Мы здесь собрались для того, чтобы серьезно обсудить обстановку и наши мероприятия, поэтому я и задал такой вопрос, а ваша реплика неуместна.
Берия побагровел. Каждый, кто слушал перепалку, подумал о том, что Берия, о ком ходили недобрые слухи как об изощренном интригане, затаит теперь на Вознесенского злобу. Однако в те годы Вознесенский, которого высоко ценил Сталин за его глубокие знания и организаторский талант, был для Берия недосягаем.
Ждали, что на этот раз скажет Сталин. Вот он, поскрипывая сапогами, прошелся от окна к столу, сел в кресло, положив на сукно левую руку, которая была частично парализована и казалась тоньше правой.