Крутая волна
Шрифт:
Дядя Петр с отцом говорили о чем-то своем, а Нюрка все совала и совала Гордейке в узелок то яйца, то шаньги, то маковых зерен.
— Гринька у меня не жадный, сам велел в дорогу тебе припасу собрать.
Сам Гринька шагал сзади всех и сбивал палкой головки одуванчиков. Чуть впереди него тащилась Настя и тоже собирала в уголок платка крупные слезы — точь — в-точь как мать. Сашка держался за облучок и все повторял:
— Надо же, Гордейка в самом Петербурге будет! Надо же!
Должно быть, он завидовал Гордейке.
У поскотины все молча
— Ой, сыночек мой ненаглядный, на кого ты нас спокидаешь?
Она упала лицом на дорогу и царапала руками землю. Гордейке стало жаль ее, у него у самого навернулись слезы, он смахнул их рукавом. Дядя Петр хлопнул его по плечу и сказал:
— Держись, казак, атаманом будешь!
Дорога круто свернула за колок, Гордейка уже не видел матери, но до самой станицы думал только о ней.
В станице заехали к Федору Пашнину, и, пока отец распрягал и поил лошадь, Гордейка сбегал к Вициным. Там как раз садились обедать, Любава пригласила:
— Садись, Гордей, похлебай щей, заживешь веселей.
— Я только попрощаться, уезжаю в Петербург, а потом в Кронштадт, на моряка учиться.
Это известие ошеломило всех, ребятишки побросали ложки, выскочили из-за стола, обступили Гордейку. Даже Люська подошла и, заикаясь, спросила:
— Ты… ты надолго?
— На всю жизнь.
— И не приедешь?
— Ну, может, на побывку.
Когда все они провожали его за ворота, шепнула:
— Я хочу, чтобы ты приехал. Слышишь? Я буду ждать.
Он только и успел ей кивнуть.
Глава четвертая
Петербург, только что переименованный в Петроград, поразил Гордейку обилием людей и света, шумом и сутолокой. Горели на улице фонари, в их неровном свете колыхалась пестрая толпа, запрудившая Невский от Знаменской площади до Адмиралтейства. Зазывно, наперебой кричали извозчики, сновали какие-то навязчивые люди, за деньги предлагавшие всевозможные услуги:
— Меблированные комнаты с удобствами и чаем! В центре столицы и по дешевой цене!
— Служивый, купите петушков для’ вашей мамзели. Свежие, горячие петушки!
— Экстренный выпуск «Инвалида»! Читайте экстренный выпуск «Инвалида»!..
Среди этих суеуливых людей невозмутимо и важно прохаживались, будто плыли вниз по бурной реке проспекта, хорошо одетые господа и дамы. Гордейка с любопытством разглядывал их и явно робел, когда кто-нибудь из них обращал на него внймание. Он совсем испугался, когда на углу Литейного их остановил высокий господин в расшитых золотом штанах и фуражке с кокардой, с густой расчесанной надвое бородой. Гордейка подумал, что это и есть адмирал и вот сейчас дяде Петру попадет, его могут посадить на гауптвахту, и тогда куда же деваться ему, Гордейке, — он никого не знает в этом шумном и пестром городе.
Но бородач только спросил:
— Девочек не желаете — с?
— Нет, — коротко, на ходу, бросил Петр и потащил Гордейку дальше.
— Это адмирал? — спросил Гордейка.
— Нет, это швейцар. — И вдруг, посерьезнев, оттолкнул Гордейку, вытянулся в струнку, и четко, будто ладошкой по столу, отбивая по тротуару шаг, пошел вперед. Вот он вскинул руку, резко повернул голову налево, и только теперь Гордейка увидел идущего им настречу человека в черном костюме с золотыми погонами и золотыми же нашивками на рукавах пиджака. «Вот этот, наверное, и есть адмирал», — решил Гордейка. Но дядя Петр объяснил потом:
— Это командир учебного судна «Рында» капитан второго ранга Басов. Вот поучишься немного и пойдешь к нему на корабль проходить морскую практику.
На углу Садовой и Невского они долго стоя- * ли, пережидая, пока пройдет строй солдат. В неровном свете фонарей холодно поблескивали вороненые грани штыков, на суровых лицах солдат сверкали капельки пота, весь строй пропах потом, махоркой и еще каким-то незнакомым Гордейке запахом.
— На хронт гонють, — вздохнул кто-то за спиной у Гордейки и громко крикнул: — Побейте немца, православные!
Но его никто не поддержал, скопившаяся на углу толпа молча пропустила строй и двинулась дальше. За Казанским собором Невский сужался— толпа стала гуще. Гордейке казалось, что высокие дома по обеим сторонам проспекта вот- вот сойдутся и раздавят эту густую, как муравьиная куча, толпу. Он крепче ухватился за руку Петра и уже не обращал внимания на то, что его толкают, кто-то цепляется за его котомку, кому- то он наступает на ноги. И когда они вышли к Неве, Гордей вздохнул с облегчением. Уже стемнело, противоположный берег утонул в сумерках, и река от этого казалась еще шире.
«Пожалуй, пять или шесть наших Миассов улеглось бы в нее», — прикинул Гордейка.
Они подошли к пристани. Там стоял пароход, он как раз отправлялся в Кронштадт, но кто-то сказал, что туда теперь пускают только по особым разрешениям, и дядя Петр побежал куда-то хлопотать пропуска. Едва он ушел, стоявшие на пристани люди повалили на пароход. Те, что побойчее, протиснулись вперед, затем ушли и более смирные, пристань опустела. Над трубой парохода что-то засипело, потом кашлянуло, и вдруг прорвался сначала тонкий пронзительный свист, постепенно он густел и вот уже ревел совсем басовито, как дьякон Серафим.
Когда прибежал дядя Петр, пароход уже отошел. Выяснилось, что никакого разрешения на въезд в Кронштадт им не требовалось. Петр уже приобрел билеты, и вот теперь они пропали, потому что это был последний пароход, и в Кронштадт они смогут попасть только завтра.
— Ночуем у Михайлы, знакомый тут у меня есть на Васильевском острове. Это недалеко.
Однако они шли еще долго. Гордейка совсем устал и еле волочил ноги. Потом они бесконечно долго поднимались по крутой каменной лестнице, забрались под самую крышу, и там Петр, посветив спичкой, нашел железное ушко и повернул его несколько раз. За дверью что-то дзынькнуло, прошаркали шаги.