Крутая волна
Шрифт:
Заикин был из запасных, он давно отслужил свой срок, но с началом войны был опять призван и попал на «Забияку». В команде его уважали, а некоторые и побаивались. После этого случая старослужащие матросы оставили Гордея в покое, но не мешали издеваться над ним унтер — офи — церу Кареву. А тот не давал молодому матросу прохода.
— Шумов! — орал он на весь кубрик. — Почему в обрезе бумага?
— Не знаю, спросите у дневального.
— Ты к-как р — разговариваешь со старшим? — Карев страшно вращал глазами и брызгал слюной. — Я из тебя дурь выбью!
Он и в самом
И теперь окружавшие Гордея люди не возбуждали в нем того интереса, который был поначалу. Гордей был от природы общителен и любопытен, но обида сначала на Блоху, потом на Карева как-то незаметно для него самого перешла в обиду на всех, он стал замкнутым, в разговоры ни с кем не вступал, а молча делал свое дело. Только к кочегару Заикину у него еще сохранилось чувство благодарности, и они часто разговаривали. Заикин умел говорить так хорошо, что слова и мысли его прочно укладывались в памяти, как снаряды в ящик — каждый в свое гнездо.
— Николай Игнатьевич, что такое война? — спрашивал Гордей.
— Убийство.
— А зачем?
— Для одних, чтобы наживаться на этом убийстве, а для других, чтобы умирать за царя и отечество, — усмехнулся Заикин.
— А почему вы смеетесь?
— Потому что лично я не хочу умирать за царя — батюшку.
— А за отечество?
— Смотря за какое.
— Оно у нас с вами одно — Россия.
— Россия-то Россия, только мы в ней пока не хозяева. Вот когда станем хозяевами, тогда и будет у нас свое отечество.
В его рассуждениях было что-то общее с тем, о чем говорил и дядя Петр, только Заикин рассуждал уверенно, будто обо всем знал наперед. И хотя Гордей не всегда понимал его, но эта уверенность суждений невольно заставляла и Гордея подчиняться кочегару во всем, верить каждому его слову.
В Заикине Гордей чувствовал нечто таинственное, возвышавшее его над всеми остальными, хотя с виду кочегар был совсем прост: небольшого роста, угловатый, лицо скуластое, неброское; только вот руки у него необыкновенно длинные — огромные промасленные кулачищи обычно болтаются возле самых колен. Иногда кочегар вспоминает о своих длинных руках и сгибает их. Но руки его и в таком положении подвижны, только теперь он двигает не кулаками, а локтями, будто пробирается сквозь толпу.
Серые невыразительные глаза Заикина смотрят пристально, изучающе, взгляд их будто ощупывает осторожно каждый предмет или человека. Несмотря на это, он неловок, постоянно задевает за что-нибудь, вещи будто сами тянутся к нему и цепляются за него. И люди тоже.
Что привлекает их в кочегаре: прямота, откровенность, добродушие или что-то еще? Вот тогда он накричал на этих шестерых старослужащих, а они даже не обиделись…
На шкафуте послышались чьи-то шаги, наверное, это вахтенный офицер идет проверять посты.
Выслушав рапорт, старший лейтенант Колчанов спросил:
— Ну как, Шумов, привыкаете к службе?
— Помаленьку привыкаю, вашскородь.
— Завтра вот на боевую операцию идем. Не боитесь?
— Так ведь бойся не бойся, но двум смертям не бывать, а одной не миновать.
— А все-таки страшно? Признайтесь.
— Да вроде бы нет, вашскородь. Как все, так и я.
— Вот это похвально! — сказал офицер. — За отечество не должно быть страшно и умереть.
— И за царя — батюшку, — с усмешкой добавил Гордей.
Но старший лейтенант, вероятно, усмешки в темноте не заметил и опять похвалил:
— Молодец, Шумов! Я ценю ваши патриотические устремления.
Сам Колчанов был о царе — батюшке невысокого мнения. Среди офицеров в последнее время ходило много разговоров о близком падении монархии, кто-то уже требовал конституции, кто-то даже записался в социалисты. Колчанов же ни к одной партии не принадлежал, хотя его в кают- компании и окрестили либералом за слишком мягкое обращение с матросами. Будучи человеком наблюдательным, он чувствовал, что в настроении людей что-то изменилось, назревают, несомненно, большие события, которые, возможно, пошатнут и трон Романовых.
Он не разглядел в темноте усмешки матроса Шумова, но иронические нотки в его тоне почувствовал вполне отчетливо и сейчас, поднимаясь на мостик, думал: «Вот до чего дожили, даже этот деревенский парень говорит о царе насмешливо».
Осенними штормами и ледяными торосами были ослаблены минные заграждения в Ирбенском проливе, весной их приходилось подновлять, и «Забияка» в эту навигацию уже четвертый раз выходил на минные постановки.
На траверзе острова Вормс пробило паропровод, корабль застопорил ход и отстал от других миноносцев. Чтобы использовать вынужденную остановку для боевой подготовки, командир «Забияки» капитан 2 ранга Осинский приказал провести практические стрельбы по берегу. Целью была выбрана высокая сосна, одиноко стоявшая на мысу. Чтобы проверить выучку каждого расчета, командир решил вести стрельбу поору- дийно.
Старший лейтенант Колчанов, определяя порядок стрельбы, умышленно поставил носовой плутонг последним, рассчитывая, что до окончания ремонта его очередь так и не дойдет. К этому у него было немало оснований. Во — первых, наводчик Шумов совсем молодой, еще ни разу не стрелявший в этом расчете, был ненадежен. Во — вторых, заряжающий Заикин сейчас занят в машине, а поставить другого, не сработавшегося с расчетом, тоже рискованно — можно сбиться с заданного темпа стрельбы. Прошлый раз на кормовом плутонге во время стрельбы был пропуск, и барон Осинский после этого долго выговаривал Колча- нову:
— Это последствия либерализма вашего и ваших унтер — офицеров. Вы с них мало требуете, а они в свою очередь распустили матросов. За исключением Карева, все ваши унтер — офицеры, как и вы, либералы.
— Карев бьет матросов, — попытался возразить Колчанов. — Согласитесь, что это не совсем…
— Не соглашусь! — оборвал его командир. — В военное время для достижения цели все средства хороши. И вы прекрасно знаете, что это сейчас разрешено официально.