Крутой опер
Шрифт:
У Ашота веще ударило сердце: «Яшина эта баба! Сняла дачу с моей по соседству и пасет ее, понимаешь. Что мне Ворон за это базарил? А-а, Яшину бабу Зинкой зовут. Ворон заныр Тундры через ее дела с Яшиной буфетчицей надыбал. Это Зинка, честное слово!»
Где сейчас сам Яша, он не представлял.
Ашот чутко прислушивался, но и на участке, и в полковничьем доме царило безмолвие. Он ничего не слышал, потому что Тундра в это время дрых в дальней комнате, отсыпаясь перед ночным наблюдением за Ашотовой дачей.
Что-то надо было делать Ашоту. Зинка, следящая за его дачей под прикрытием кустов, была единственной преградой на пути к сокровищнице. По тому, что Зинка «пасла» его дом, Ашот уверился — деньги еще там.
Наркотический туман от крупной дозы по-прежнему плотно окутывал Ашота. Он расстегнул молнию на сумке и, достав кинжал, вытащил его из ножен.
Вдоль забора полковничьей дачи Ашот прошел к лазу с выбитыми штакетинами. Пробрался в него. Двинулся к Зинке в обход дачи полковника. Он крался, прижимаясь к стенам дома. Его голова проплыла мимо окна комнаты, где сладко спал суперагент Тундра.
Ашоту никогда не приходилось никого убивать. По своей уголовной масти он был вором. Дрался же частенько, без чего в зоне не обойтись. Случалось ему драться и на воле. Бывало, что отбивался или нападал с ножом. В горячке и «сажал на перо», но всегда старался лишь ранить противника. Поэтому, взяв из сейфа кинжал, он был удовлетворен — «перо» было ему привычнее, нежели тяжелый и громобойный пом-повик.
«Заторченный» Ашот шел убивать Зинку, нисколько не думая, что это будет его первый в жизни труп. Как и у большинства наркоманов в таком состоянии, у него в его усеченном сознании маячила лишь цель, в данном случае связанная с устранением преграды.
Ашот подобрался к Зинке сзади. Сжал рукоятку кинжала обеими ладонями. Припав на колено, с размаха, изо всех сил всадил клинок между худых Зинкиных лопаток!
Зинка изогнулась, захрипела, пытаясь позвать Яшу Но не успела — захлебнулась кровью. Ашот бесстрастно взглянул на мертвое тело и перевел взгляд на свою дачу. Убрав преграду, наркоман уже думал лишь о том, что путь свободен. Мысли о каком-то там Яше даже не коснулись его сознания.
Он не стал вынимать кинжал. Вышел обратно через калитку, подобрал сумку и рюкзаки. Через участок с Зинкиным трупом хозяйски направился в свои владения.
На даче Ашот лихорадочно выставлял доски, загораживающие тайник. И когда блеснул целлофан упаковки, радостно рассмеялся. Перегрузил содержимое в рюкзаки. Взвалил их на плечи, прихватил в руку сумку.
Сгибаясь от золотой ноши, Ашот спокойно вышел из дачи, ненужной уже ему, как и сретенская закусочная. Неторопливо прошествовал переулком под закатным солнышком к машине. Аккуратно уложил в нее поклажу и тронулся в свою московскую квартиру, чтобы завтра же рвануть в бана-ново-лимонные края, где обитают розовые фламинго.
Яша проснулся, когда стемнело. Ключица более-менее поджила, гипс уже сняли. Тундра потер припухшую от сна физиономию, привычно пощупал плечо, отметив, что теперь он в прежней форме.
Вышел на террасу, зажег свет, вытащил из холодильника молоко. Попил, закурил и стал осматриваться в поисках Зинки.
«Да где ее носит?» — подумал раздраженно.
В сумерках Зинка не могла оставаться, изображая загорающую, на своем наблюдательном пункте под кустами.
— Зин! — позвал Яша.
Ему стало нехорошо от эха, сиротливо пролетевшего над огородом. Тундра пригляделся к кустам, где обычно «загорала» подруга. Под ними что-то белело.
У Яши по-волчьи, как всегда при беде, стукнуло сердце. Он выбежал из дачи, подскочил к кустам.
То, что Зинка мертва, он определил сразу. Яша осел рядом, опустил бугристое лицо в ладони и закачался со стоном.
— И-и-и, — раздавался его голос под уже показавшейся луной.
Потом Яша протянул руку и вырвал кинжал из Зинкиной спины. Пошел в дом рассмотреть его. По лезвию тянулась вязь армянского письма.
— А-а-ашотка! — взревел Тундра.
Он сомнамбулой спустился с террасы. Мимо окоченевшего тела Зинки побрел, спотыкаясь в темноте, к даче Ашота.
Перед пустым тайником Тундра стоял, как перед разграбленным могильным холмом.
Вернулся к себе на безмолвную дачу. Прошел на террасу, налил стакан водки, выпил. Потом сидел, закрыв глаза и зажав голову в тисках чугунных рук. В памяти всплывало холодное полуголое тело подруги.
В Зинке была цыганская кровь, и она знала «гомару бичуру» — цыганскую речь. Иногда за выпивкой Яша просил ее что-нибудь завернуть на «бичуре». У Зинки огненно это получалось, и вся она была звонкая, как монисто из золотых монет.
«Никогда не бегай за женщинами и автобусами, — обреченно думал Яша, — все равно не догонишь. А догонишь — все равно потеряешь…»
Женщина майора. Осы звонила своему нынешнему лучшему другу капитану Кострецову:
— Костя, приветик. А я все сделала!
— Фото? — уточнил опер.
— И фото, и упаковочка с тех баксов у меня на руках, — мило пропевала слова Вика.
— Викуля бесподобная! — воскликнул капитан. — Срочно встречаемся.
Они увиделись в том же летнем кафе, что и накануне.
Вика сидела перед оперативником в изумрудного цвета шелковом платье с овальным вырезом на груди и, как всегда, дразнила твердыми сосками, проступающими сквозь тонкую ткань.
Кострецов ждал, когда она предъявит товар поактуальней, но топ-модель томно взмахнула густыми ресницами и прощебетала:
— Ну-у, а какие гарантии, что дача за мной останется?
«И эта о гарантиях, — с досадой подумал Сергей. — Яша-то волк, но и девушка с большими способностями».
Он прищурился и спросил: