Крутой поворот (Повести, рассказ)

Высоцкий Сергей Александрович

–  Из милиции?
– слепой сказал это так удивленно, как будто к нему пришли из миланской оперы.
– Да садитесь, садитесь, - он развернулся на своем крутящемся кресле.
– А вы, други, давайте гулять. Потребуется помощь - призовем.

Старший спросил:

–  Пап, морсу можно?

–  Конечно.

Мальчик ушел, а младший смирненько уселся на широкой тахте и, казалось, старался даже не дышать.

–  Алеха, а ты чего затаился?
– спросил отец.
– Давай, мил друг, смывайся. Потом все обсудим.

Алеха вздохнул и покорно пошел к двери. В

дверях он обернулся и, с интересом посмотрев на Корнилова, два раза обоими глаза моргнул ему.

–  Их у меня пятеро, - сказал слепой.
– Один уже работает. Другой университет кончает. Третий, Филипп, сейчас с матерью в Ленинграде. Вы извините, не представился. Кононов Егор Алексеевич, профессор математики. Да вы, наверное, знаете, коль из, милиции ко мне пожаловали. Ваше дело - все знать, - он улыбнулся доброй, располагающей улыбкой. И его лицо, изуродованное синими шрамами, преобразилось.

–  Так чем обязан?

Корнилов рассказал о гибели Горина.

Егор Алексеевич кивал головой, иногда что-то переспрашивал, но подполковнику показалось, что на лице профессора нет ни тени сочувствия.

–  Вы не были знакомы с Юрием Максимовичем?
– поинтересовался Корнилов.

–  Соседи всегда хоть чуть-чуть да знают друг друга. А с Гориными мы живем бок о бок уже много лет. Правда, Юрий Максимович постоянно плавал, но, когда бывал на даче, захаживал. А Наталью Николаевну я знаю хорошо. Она достойная женщина. Жаль, как говорится, что бог детей не дал.

–  В ту ночь, когда произошло несчастье, кто-то взломал дверь на даче Гориных. Украсть ничего не украли, а рылись в письменном столе, в бумагах. Вы ничего не слышали?
– Подполковник чуть было не сказал «видели».

–  Слышал.

Корнилов замер и чуть подался к профессору.

–  Часа в два… - Кононов ухватился ладонью за крутой подбородок. Подумал немного.
– Да, часа в два ночи мимо нас проехала машина «Жигули». Я даже подумал, что это другой наш сосед, Петр Александрович Жариков. У него тоже «Жигули». Но эта прошла мимо его дома, мимо дома Гориных и остановилась… - Лицо у Кононова вдруг стало хитрющим, он покачал головой и спросил: - Не верите? Тут ошибки быть не может - у меня слух с детства прекрасный. Природа знала, что делала.

–  Это у вас с войны?

–  С войны. Мальчишками собирали по лесам всякие боеприпасы. Интересовались, что там, внутри… Так вот, остановились «Жигули» в сосняке, - продолжал профессор.
– К нам вы по проселку ехали? От шоссе?

–  Да.

–  Дом Гориных на проселке последний, дальше начинается сосняк. Мы с ребятами туда гулять ходим. Машина остановилась там. А когда уехала - не знаю. Заснул.

–  Спасибо вам большое, Егор Алексеевич, - поблагодарил Корнилов. Подумал: «Сейчас обшарим весь сосняк. Вдруг да повезет!»

Но уходить ему почему-то не хотелось. Хозяин - слепой профессор математики, просторная, с высокими потолками комната, вся обитая тесом, заставленная стеллажами с книгами, пишущая машинка на маленьком столике - все это было так необычно, требовало разъяснения.

–  Жаль Наталью Николаевну, - сказал Кононов.
– Правда,

и с мужем ей несладко приходилось.

–  Они ссорились?

–  Да нет, наверное… - в голосе Егора Алексеевича сквозило сомнение.
– Может быть, я излишне субъективен. То есть несомненно субъективен. Но Юрий Максимович меня постоянно раздражал. В те редкие минуты, когда нам приходилось общаться.

–  Чем же?

–  Трудно даже определить чем. Скорее всего приблизительностью своих суждений. Непонятно?

Корнилов обратил внимание на то, как говорит Кононов, - голос у него был удивительно красивый, бархатный. Таким голосом он, наверное, хорошо умел убеждать студентов. И никакой жестикуляции. Руки спокойно лежали на столе.

–  Он жил понаслышке, - продолжал Кононов.
– Там услышит, тут услышит. Поэтому все, о чем он говорил, страдало приблизительностью. Даже то, что он видел сам, в его пересказе почему-то искажалось. Он всегда чуть подыгрывал собеседнику, а это неприятно. Не правда ли?

–  Да, да, - согласился Корнилов.

–  Никогда не знаешь, что же думает человек на самом деле.
– Кононов помолчал, обратив свое широкое лицо с большим лбом к подполковнику, словно хотел разгадать, действительно ли разделяет собеседник его суждения. Наконец заговорил снова: - Но самая большая его беда - Юрий Максимович жил в постоянной суете, насколько я могу судить… Он постоянно чего-то добивался, чего-то хотел. Перейти на другое судно, стать капитаном, купить новую машину, достать старинный камин для дачи. Так же нельзя жить! Это самоубийство. Смешно думать, что все желания исполнятся, - такого времени никогда не наступит. Я как-то процитировал Юре Эпикура: «Если ты хочешь сделать Пифокла богатым, нужно не прибавлять ему денег, а убавлять его желания». Посмеялся… Но ведь мы примеряем мудрые мысли древних не к себе, а к нашим знакомым… Вы, наверное, удивлены, что я про покойника так говорю! Я ж математик. Я люблю точность.

–  Егор Алексеевич, один вопрос, не относящийся к делу, - сказал Корнилов.
– Вы математикой с детства увлекаетесь?

–  Нет, товарищ. Я к ней, родимой, не сразу пришел. Мечтал, между прочим, сыщиком стать. Ходить вот как вы, в сложности жизни разбираться. И еще была у меня задумка… - Он улыбнулся чуть-чуть смущенно.
– Да, собственно, не только была. Вы о письмах Наталии Пушкиной слышали?

–  Слышал, - ответил Корнилов.
– Они во время революции пропали и до сих пор не найдены.

–  Они пропали значительно позже. В двадцать втором году. Из Румянцевского музея в Москве. Очень загадочная история! Их готовили к печати, и вдруг… И еще кое-что интересное пропало. Был случай, когда там сторожа закололи кинжалом… Вот бы вы взялись расследовать, а?
– горячо проговорил Кононов.
– Вам поколения людей спасибо сказали бы. Я бы с вашим начальством поговорил, чтобы все официально… Меня послушают! Я почетный член пяти академий.
– Он добродушно засмеялся.

–  Это интересно, - загораясь, отозвался Игорь Васильевич.
– Очень заманчиво. Но ведь то Москва. Не будут же они ленинградцев приглашать.