Крутой поворот (сборник)
Шрифт:
Корнилов стоял в стороне и следил за действиями своих сотрудников.
— Вы меня узнали? — спросил у Игоря Васильевича Осокин.
Корнилов кивнул и заметил, как порозовели у Осокина щеки. Но Борис Дмитриевич тут же справился со своим смущением и взглянул Корнилову прямо в глаза.
— Вы не подумайте ничего плохого. На рыбалке я потерял записку с вашим адресом.
…Это была старая история. Корнилов последним поездом приехал на Варшавский вокзал с Сиверской, где гостил несколько дней у матери и брата. Метро уже не работало, такси шли в парк. Корнилов «проголосовал», и какой-то
— До Кировского не подбросите? — попросил Игорь Васильевич.
Шофер кивнул на сиденье рядом с собой. В руках Корнилова была удочка. Удобнейшая из удочек — разборная, из трех частей — легкая бамбуковая удочка, которую он очень любил. В дороге они разговорились с водителем о рыбалке. Звали водителя Борис Дмитриевич. Он рассказал, что едет сейчас на дачу. Завтра к нему заглянет старый приятель, они тоже пойдут ловить рыбу на заливе, да только удочкой для приятеля он не успел запастись.
— Могу одолжить, — сделал широкий жест Корнилов. — Но с отдачей. Это моя любимая… Самая добычливая.
Водитель обрадовался.
— Вот уж не знаешь, где найдешь… — сказал он с искренней благодарностью. — Послезавтра я вам ее завезу.
Когда они остановились, переехав Кировский мост, Игорь Васильевич нацарапал на клочке бумаги свой адрес и телефон и с легким сердцем передал водителю. У водителя было мягкое интеллигентное лицо, добрые глаза. Они попрощались. Корнилов вылез из машины и зашагал через сквер к себе домой. И даже не оглянулся на «Москвича». Чтобы не обидеть нового знакомого подозрением. Борис Дмитриевич мог подумать, что он хочет запомнить номер его автомашины…
— Правда, товарищ Корнилов, — тихо сказал Осокин. — Я потерял ту записку. Поверьте мне. Я бы тотчас вернул вашу удочку.
«Неужели и моя фамилия, и имя сразу же улетучились из вашей головы? — хотел сказать Корнилов. Но не сказал. Только подумал: — Мне с ним долгие беседы беседовать, еще решит, что из-за удочки придираюсь. Черт с ней, с удочкой. Может, и правда позабыл. Клев хороший начался — все позабудешь».
Он беспечно махнул рукой:
— Ерунда. Не думайте об этом! Удочка — то удочка!
— Все равно неприлично, — поморщился Осокин. — Из-за таких мелочей люди теряют веру друг в друга.
«Хороший заход, — подумал полковник. — Умница, Борис Дмитриевич. Для человека, который знает, что за ним еще и серьезное преступление числится, совсем неплохо».
Воспоминание об истории с удочкой настроило Корнилова на легкий иронический лад, и он даже подумал о том, что допрашивать Осокина нужно именно вот так — легко и непринужденно, может быть, даже чуть-чуть иронично. Он постарался припомнить коллекционеров, с которыми приходилось иметь дело, и сделал вывод, что эту категорию людей природа почему-то обделила чувством юмора. А может быть, это только ему такие попадались?
— Товарищ Корнилов! — вывел полковника из задумчивости голос Осокина. — А ведь та удочка у меня до сих пор цела. На даче.
— Прекрасно, Борис Дмитриевич, — улыбнулся Корнилов. — Будет повод заехать к вам на дачу!
— Конечно!
— Да я шучу. Столько лет прошло… — Он прикинул в уме. Выходило не меньше десяти.
Поколдовав над пустым багажником, Коршунов попросил Осокина сложить все вещи назад, а сам начал снимать отпечатки пальцев на «Жигулях». Лицо у него было сосредоточенное и сердитое — отпечатков было много, а Корнилов приказал собрать все. «А хоть бы и сто! — сказал он Николаю Михайловичу еще в управлении, когда они собирались к Осокину. — Мне все нужны».
Улучив момент, когда Осокин, склонившись над багажником, аккуратно раскладывал свое барахлишко, Корнилов вопросительно посмотрел на Коршунова. Тот отрицательно покачал головой.
В багажнике и салоне он искал следы крови. Если Осокин, вернувшись за сбитым им мужчиной, увез его на своих «Жигулях», эти следы должны были остаться.
…Через полчаса Коршунов и Лебедев закончили свою работу.
— Поезжайте, — кивнул полковник на «Волгу», — и сразу пришлите назад.
Когда сотрудники уселись в машину и шофер уже включил мотор, Игорь Васильевич поднял руку, прося задержаться, Лебедев открыл дверцу, вопросительно глядя на шефа.
— Скажите в НТО, чтобы экспертизу на кровь сделали молнией. А «пальцы»… — он сделал короткую паузу. — Да вы сами знаете. В первую очередь пускай сравнят с отпечатками Котлукова. — И, склонившись совсем близко к старшему лейтенанту, чтобы не услышал Осокин, дал ему еще одно задание.
— Есть, товарищ полковник! — бодро отрапортовал Лебедев, и Корнилову показалось, что в голосе у него прозвучали озорные нотки.
«Ты бы еще рот до ушей разинул, — с неудовольствием подумал он, — каждый дурак догадается, что мы тут театр разыгрываем».
К «театру Корнилова», который, как правило, был экспромтом, сотрудники давно привыкли и восхищались, как удачно он находил моменты для маленького представления, всегда рассчитанного на то, чтобы настроить подследственного на определенный лад или заронить в его душу искру тревоги, которая во время допроса мешала бы ему сосредоточиться, отвлекала от заранее разработанного метода Защиты.
Все, о чем он сказал сейчас Лебедеву, предназначалось для Бориса Дмитриевича Осокина. Лебедев с Коршуновым и так твердо знали свои обязанности.
Машина уехала.
— Ну, что ж, Борис Дмитриевич, — сказал Корнилов, приглядываясь к посуровевшему лицу Осокина. — Если не возражаете, поднимемся к вам. Побеседуем.
— Прошу вас, — показал Осокин на двери подъезда. На лбу у него, над переносьем обозначились две резкие морщины.
Осокин провел его в свой небольшой кабинет, одна стена которого была заставлена книжными шкафами, а на другой, на обтянутых разноцветным бархатом картонах, красовались значки. На каждом картоне, как понял Корнилов, отдельная страна. Картонных этих прямоугольников, напоминающих абстрактные картины, было так много, что Игорь Васильевич даже не попытался их сосчитать.