Крутой сюжет 1994, № 01
Шрифт:
Ледяной ветер старается одолеть меня хотя бы на несколько секунд, но попытки его тщетны. Я трясу кистями рук, чувствуя, как через кончики пальцев в мое тело начинает вливаться тепло. Оно течет по рукам, перетекает на лопатки, стекает вниз по позвоночнику горячим ручьем. Когда-то достичь такого состояния стоило мне больших усилий, теперь на это тратятся секунды, все происходит автоматически. Сейчас я саду под дерево и буду долго сидеть в позе лотоса.
Но долго посидеть мне не удается. Я чувствую чье-то приближение. Если бы этот кто-то шел по тропе через поле метрах в тридцати от меня, откуда я незаметен, а видно только хилую крону дерева, ощущения были бы
Глаза мои полуприкрыты, я сижу лицом к камышам и немного боком к тропе, ведущей от шоссе через поле, но, даже не открывая глаз, не поворачивая лица, я вижу, как в мою сторону направляются четверо. Я вижу себя, сидящего под деревом дикой сливы, свинцовую рябь пруда слева, черную полупрозрачность лесополосы и их, идущих сюда. Есть еще время подумать над тем, как они меня отыскали столь быстро, минут через двадцать после выхода из дома. Ну что ж, не мне одному быть таким чутким.
Я сую руку за спину, нащупываю обрез и поворачиваю его таким образом, чтобы сразу схватить в случае необходимости.
Вот они сворачивают с тропы, идут между камышей, я уже хорошо различаю их. Да, все правильно, их четверо. И двое из них знакомы мне потому, что я уже видел их раньше. Это здоровяк, с которым я встретился в мае и чей обрез лежит сейчас у меня за спиной, и молодой парень, один из трех боевиков, нападавших на Рындина. Сейчас здоровяк одет в синюю джинсовую куртку, а молодой боевик в черную кожанку.
— Мы давно знакомы друг с другом, — бородатый, пожалуй, излишне театрален. Даже не театром от него веет — цирком. Объявление номера с говорящей головой или чтением мыслей. — Тебя вели, словно бычка на веревочке, ты это понимаешь?
Я-то понимаю, что вели, но и ты понимаешь, что антре твое совсем не производит того эффекта, на которое оно рассчитано.
— Ты весь на свету, как рыбка в аквариуме. Мы знаем о каждом твоем шаге. — Ну как же, в чистом поле отыскали. Блеф, господа, блеф.
— Так что лучше тебе не трепыхаться, а вести себя спокойно. Иначе мы просто выплеснем тебя вместе с водой. — это еще вопрос, нужна ли такой рыбке вода.
Я открываю глаза пошире и спрашиваю:
— Ребята, а вы на сходняках в своем кружке мужеложство и скотоложство тоже практикуете?
До бородатого вожака вопрос доходит сразу, до сопровождающих его с явной задержкой. Он выхватывает руку из кармана куртки. В руке, естественно, пистолет. Но на две десятых секунды раньше завершения его движения в моих руках оказывается обрез, который укоризненно смотрит своими двумя дулами на бравого пистолетчика. Если бы не это, в меня полетели бы пули.
— Знакомая штука, правда, толстый, — участливо спрашиваю я здоровяка. — Наша прежняя встреча была случайной, но полезной. Кража шкурок оказалась чистой воды инсценировкой, но режиссером был покойный Гладышев, задумавший таким образом избежать налогообложения. Видишь, как все скучно и пошло. А теперь уходи, начальник. Шакалов своих тоже прихвати.
Он раздумывает, я его хорошо понимаю. Уход по моему приказанию — это полная капитуляция. Но у него просто нет выбора. У них один ствол, у меня два ствола, последний козырь бит.
— Все равно, дни твои сочтены, — злобно вещает здоровяк.
— Веско, веско, — одобрительно киваю я ему головой. — Долго, наверное, репетировал. — Он не удостаивает меня взглядом, поворачивается и уходит вместе со своей командой.
Я слежу за ними до тех пор, пока они не поднимаются на дорогу — их головы и плечи видны мне отсюда. Потом кладу обрез на прежнее место. Теперь уж точно им не остается ничего, кроме последнего штурма. Струи тепла опять растекаются по спине, по рукам, по груди. Вот одна из вещей, которую, не; купишь ни за какие деньги, не выхлопочешь благодаря связям и знакомствам. Но чувство превосходства чуждо мне. Если я иногда и испытываю к людям нечто подобное, то это скорее что-то вроде жалости к растерявшимся, недоумевающим, уставшим от борьбы за существование. Так было и в случае с Рындиным…
Я уже собираюсь лечь спать, когда раздается телефонный звонок. Нельзя сказать, что он звонит неожиданно. Звонка-то я как раз ждал.
— Да, — говорю я.
Голос включается сразу.
— Ты должен явиться завтра в пять вечера ко входу в краеведческий музей, если не хочешь осложнений, — тон у этого говорящего робота приказной.
— Я никому ничего не должен, чучело, — ответил я насмешливо.
— Ты сам хотел этой встречи. Рано или поздно она должна состояться.
Вот тут я с ним согласен. Оттягивать встречу нет никакого смысла.
— А может, лучше все-таки позже? — интересуюсь я, но ерничество мое осталось без внимания.
— Я все сказал. Завтра в пять вечера у входа в краеведческий музей.
Щелчок, гудки.
Может, у них что-нибудь серьезное еще осталось в запасе? Надо идти.
На следующий день я отправляюсь к месту встречи намного раньше пяти вечера, еще засветло. Места мне мало знакомые, а в темноте больше шансов попасть в ловушку. Здание краеведческого музея расположено около городского парка, который с большим основанием можно назвать национальным парком — уж больно он неустроен. У одного из входов поставили несколько аттракционов, заасфальтировали подходы к ним, а остальная территория представляет собой просто лес площадью в несколько квадратных километров. С противоположной от музея стороны к нему прилегает поселок, который считается частью города.
Сюда можно добраться только трамваем. Я схожу на одну остановку раньше, у самою входа в парк. Закатное солнце, пронзительная синева неба, на которой ветви деревьев кажутся нарисованными черной тушью. Мороз всего градуса два или три и ветра практически нет, идеальная погода для прогулок. На широкой асфальтированной площадке гуляют молодая мама, молодой папа и их карапуз в ярком оранжевом комбинезоне. Чуть подальше — какой-то старик в старомодном пальто и черной шляпе. Эта публика не имеет никакого отношения к вызвавшим меня на рандеву, тем более, что до музея отсюда с полкилометра. Я иду не спеша, рассматривая через просветы между деревьями дома на противоположной стороне улицы. Два трамвая прошли за то время, что я шел через парк.
Вход в музей размещался с противоположной стороны от той, с которой я подошел. Я обогнул здание по кругу, не слишком углубляясь в лес, чтобы видеть все подходы к зданию, и стараясь в то же время не высовываться. На обозримом пространстве вблизи музея по этой стороне улицы не было никаких построек, за исключением здания непонятного назначения, напоминающего склад. Часы показывали без четверти четыре. До условленной встречи еще час пятнадцать минут. Стремительно темнело.
Холод меня не пугал. Но было бы глупо торчать на улице. Вход в музей был только один, можно проскользнуть незамеченным, лишь бы дверь оказалась не запертой. Я вообразил грозящую мне опасность, ощутил привычную крупную дрожь, сотрясающую все тело, увидел резко очерченные кроны деревьев, здания, окаймленные яркой синеватой полоской, словно сзади на них падали сполохи электросварки.