Крутой вираж [дайджест]
Шрифт:
Дигби с дамой сели в «вольво» и уехали. Хвост на «мерседесе» последовал за ними.
Гермия быстрым шагом пошла в сторону центра.
Поскольку Швеция была нейтральной страной, оттуда можно было звонить в Данию. Гермия решила связаться с женихом. Телефонистке на переговорном пункте она дала телефон летной школы. Пока телефонистка ее соединяла, Гермия напряженно думала. Странно будет наконец, после целого года разлуки, снова поговорить с Арне. Задание, конечно, прежде всего, но ее волновало и то, как Арне к ней сейчас относится. А что, если он ее разлюбил? Вдруг он будет с ней холоден? Такого она не перенесет.
Гермию вызвали в кабинку. Она сняла трубку.
— Алло!
— Кто говорит? — спросил Арне.
Она успела забыть его голос — низкий и ласковый. Первую фразу она придумала заранее, но несколько мгновений не могла произнести ни слова.
— Алло! — сказал Арне. — Вы меня слышите?
— Здравствуй, Щеточка, это твой Черный Котенок.
Она называла его Щеточкой, потому что его колючие усы щекотали ее, когда они целовались. А ее прозвище пошло от цвета ее волос.
Настал его черед онеметь от удивления. Наступила пауза.
— Как ты? — спросила Гермия.
— Нормально, — наконец ответил он. — Боже мой! Это и в самом деле ты?
— Да. — Она поняла, что не в силах больше сдерживаться. — Ты меня еще не разлюбил?
Он ответил не сразу. И она испугалась, что его чувства изменились. Прямо он этого не скажет, думала она, начнет говорить обиняками, но она поймет…
— Я люблю тебя. И безумно по тебе скучаю.
Гермия закрыла глаза. У нее закружилась голова.
— Я тоже тебя люблю, — ответила она.
— Как ты? Откуда ты звонишь?
— Я недалеко.
— Понятно.
Следующую часть беседы она подготовила заранее.
— Ты помнишь замок?
— Ты про руины? Разве я могу такое забыть?
— Можешь встретиться со мной там?
— Я далеко…
— Это очень важно.
— Я попрошу увольнительную, если не получится, уеду самовольно.
— Не делай этого. Когда у тебя следующий выходной?
— В субботу.
Включилась телефонистка и сообщила, что у них осталось десять секунд.
— Я буду там в субботу, — быстро сказала Гермия. — Если у тебя не получится, я буду приходить туда каждый день.
— И я тоже.
— Береги себя. Я тебя люблю.
— Я люблю тебя…
Разговор прервался.
Из кабинки Гермия вышла, светясь счастьем.
Разрушенный замок, о котором они говорили, назывался Хаммерсхуз, он находился на датском острове Борнхольм в Балтийском море. В 1939 году они провели на этом острове целую неделю и как-то теплым летним вечером занимались любовью в развалинах замка. Остров находится всего в тридцати километрах от южного берега Швеции. Гермии оставалось найти небольшое судно, которое нелегально доставит ее туда.
Через день после ареста Харальд вернулся домой.
Хейс разрешил ему остаться в школе еще на два дня, чтобы сдать экзамены. Ему разрешено будет окончить школу, но до торжественной церемонии его не допустят. Самое главное — место в университете удалось сохранить. Он будет изучать физику у самого Нильса Бора.
Когда наконец поздно вечером Харальд добрался до дома, там была только мать. Он поставил чемодан и поцеловал ее.
— Отца нет, — сказала она.
— А где он? — спросил Харальд.
— Ове Боркинг болен.
— Прости, мама, — сказал Харальд. — Я не хотел тебя огорчать.
— Отец в ужасе. Зачем ты это сделал?
Ответа у него не было.
Мать сделала ему на ужин бутерброды. Они просидели до полуночи, потом мать сказала:
— Может, отцу придется провести у Боркинга всю ночь. Ложись-ка ты лучше спать.
Он долго не мог заснуть. Пытался понять, почему ему так страшно. Гнев отца ужасен, но Харальд не из пугливых. Скорее, наоборот: он всегда был склонен восставать против чужой воли. Ночь пролетела быстро. На рассвете Харальд все-таки уснул.
Через час дверь распахнулась, на пороге возник пастор.
— Как ты мог? — возопил он.
Харальд, моргая спросонья, сел в кровати.
— О чем ты думал? Что на тебя нашло?
Харальд не желал, как малое дитя, прятаться под одеялом. Он откинул его и встал.
— Прикройся, сын, — сказал отец. — Ты почти обнажен.
— Если тебя оскорбляет мой вид, не входи ко мне в комнату, не постучавшись.
— И не подумаю стучаться в своем собственном доме! Как ты мог так опозорить себя самого, школу, семью?
Харальд натянул брюки и повернулся к отцу.
— Так что же? — бушевал пастор. — Будешь ты мне отвечать или нет?
— Прости, я думал, это вопрос риторический.
Отец пришел в ярость:
— Не пытайся отговариваться.
— А я и не отговариваюсь. Я хочу понять, есть ли надежда, что ты меня выслушаешь.
Пастор занес руку, словно собираясь ударить Харальда, но тут же опустил ее.
— Что ж, я слушаю. Что ты скажешь в свое оправдание?
— Я раскаиваюсь в том, что размалевал караульную будку, потому что это был никчемный поступок, детская выходка.
— Это еще слабо сказано!
— Мне стыдно, что я опозорил школу. Я раскаиваюсь в том, что напился, — потому что утром чувствовал себя ужасно. Но больше всего я раскаиваюсь в том, что огорчил мать.
— А отца?
Харальд покачал головой:
— Ты огорчаешься потому, что задето твое самолюбие. Но я очень сомневаюсь, что ты переживаешь за меня.
— Самолюбие? — взревел отец. — При чем тут самолюбие? Я старался воспитать своих сыновей порядочными, богобоязненными людьми — и ты не оправдал моих ожиданий. Ни один член нашей семьи никогда не попадал в тюрьму. Ты запятнал нашу семейную честь. И что теперь с тобой делать?