Кружение незримых птиц

Антология

«Блуждаю в паутине непонятных слов, но…»

Блуждаю в паутине непонятных слов, ноЧувствую, что слово всякое условно,Слова неясны, зыбки, беспредметны, словноБуквы. «Напоминают мне оне, – цитирую дословно, —Другую жизнь…», где все как будто «за» беспрекословно,Хотя разделены имущественно и сословно.В системе букв и слов важнейшее искусство, безусловно,Искусство стать глухим и напрочь все забыть.Не надо нервничать, дышите ровно,Вопрос извечный, г'aвно или г'oвно,Неразрешим, как «быть или не быть».

Деревянная лошадка

Деревянная лошадкаУбежала в поля.Видно, ей пришлось несладко,Больно терла петляИ разодрано копыто.Натерпелась сполна.Но теперь все позабыто —Наконец-то онаНе качалка, не каталка,А свободный рысак,И ни шатко и ни валкоСкачет рысью, да какГрациозно, как игривоВ ковыле поутру.Шелковисто вьется гриваНа весеннем ветру.И не страшен ей нисколькоНи пинок, ни обман,Ни забвенье, ни помойка,Ни холодный чулан.И неистовый наездник,Тяжеленный,

как слон,Безвозвратно канул в безднеВсех прошедших времен.

«Здравствуйте, доктор! Скажите, пожалуйста…»

Здравствуйте, доктор! Скажите, пожалуйста,только негромко, шепните на ушко,должен ли я, принесенный аистом,верить чужой равнодушной кукушке?Должен ли я, позабыв о беспечности,верхнюю в страхе кусая конечность,твердо решивший остаться в вечности,думать о том, как отсрочить вечность?Доктор, как справиться с нервными тиками?Как не ругнуться на имя «Володя»?И почему оглушительно тиканьестарых песочных часов на комоде?Доктор, я знаю, вам жаль пациента.Он вам никто, не друг, не приятель.Он вынул все, до последнего цента.Он расплатился. Он вам неприятен.Вы мне сказали как-то: «Блаженсчитающий дни не с конца, а с начала…Время прощаться…» Я начал с женщин,С первой с конца. Но она молчала,словно меня не заметила. Матомтолько подумала что-то. Похоже,доктор, вы – патологоанатом,судя по цвету моей кожи.Доктор, простите, вы умная женщина.Можно ли, доктор, спросить вас про это?Можно ли старый анамнез сжечь и наСледующий день проснуться поэтом?Сказан печальный диагноз на «с» безтени сомнения в ласковом голосе.Редкий мужчина на острове Лесбосвыучит гамму всю, от «до» до «си»,чтобы сыграть ее вам на прощание,доктор, под грохот полуденной пушки,сгорбиться и, затаив дыхание,ждать приговора часов с кукушкой.

«На некотором удаленье…»

На некотором удаленье,на расстоянии плевка,На несколько ступеней выше… Или ниже…В надежде, в раздраженье,в ожидании кивка,На станции Девяткино или в Париже,В желании бежать скорее прочьили бежать навстречу —Неясно, если бег в густом тумане,К тому же за окошком ночь,мерцают свечи,На почве ревности или по пьянеСмешалась кровь с любовью? Или этоНе стон, но озвучание зевка?И впрямь, не нужно пистолетаНа расстоянии плевка.

«Он, как любой гражданин Мира…»

Он, как любой гражданин Мира,Ездил на машине любимого цвета,Имел небольшую, но свою квартиру,Боялся и ждал Конца Света.Он красавцем особым не был,Не был во лбу семи пядей,Он не хватал звезд с неба,Но все искал, по сторонам глядя,Смысла вещей и причин тайных,Сущности жизни и Мирозданья,Решенья вопросов фундаментальных,Словом, того, что почти все знают.Его осенило вдруг и внезапно,На кухне, за завтраком, утром, в халате,Может, в философии он и слаб, ноКакая мыслища! Вот те нате!Он не успел даже съесть котлетуИ запить глотком свежего кефира…КАЖДАЯ СМЕРТЬ – КОНЕЦ СВЕТА,КАЖДОЕ РОЖДЕНИЕ – СОТВОРЕНИЕ МИРА.Он был так потрясен этим,Что о чудесном своем озареньеСразу захотел рассказать детям,Но их у него не было, к сожаленью.Но зато у него были две бабы,Брюнетка и блондинка, натуральная, он уверен,И где бы он ни был и ни ехал куда бы,Он всегда и везде был им верен.Конец Света – это весьма неприятно,И тут уж совсем даже не до смеха,И жизнь коротка, чтобы было понятно,Примерно, как от крика до эха.Если с неба, из голубого эфираКрикнуть громко, на всю планету,Ничтоже сумняшеся: Сотворение Мира!Эхо ответит: Конец Света…И он торопился жить с кайфом,Любил выпить пива с цыпленком карри,Зимой он отдыхал с брюнеткой в Хайфе,Ну а летом с блондинкой в Сыктывкаре.Как-то на пути туда или оттуда,Летя в самолете большом и железном,Он все думал, что самолет – это чудо,И знал, что сверху и снизу бездна.Он попросил принести газетуИ спрятал в сумку томик Шекспира…Каждая смерть – Конец Света,Каждое рождение – Сотворение Мира…Это случилось, как удар током,Наверное, в моторе сломалось что-то,Самолет круто повело боком,А потом резко бросило в штопор.Он падал вниз, как с души камень,Он был спокоен, не распускал сопли,Он не хватался за воздух руками,Он не слушал рыданья и вопли,Он не думал о Сотворенье Мира,Он не боялся Конца Света,А только шептал: прости, Мирра,И повторял: прощай, Света…Круги на воде разбегались долго,Гадать да рядить почему – поздно,Если честно, была еще Ольга,Но эпизодически, несерьезно.Он не заметил Конца Света,Только слышал, как чайка кричала:Дескать, мир вечен, пока, мол, есть дети,И вообще нет ни конца, ни начала.Пенять на судьбу не очень красиво,Совсем не плохо уйти к рыбам,Несут пузырьки из глубины синейМетафизическое «СПАСИБО».Он растворился во всем мире,И потому до Конца СветаСлух его будет ласкать лираНеоцененного поэта.

Разочарованье

И все-таки нельзя быть понятым при жизни!Не так ли?Тем более, когда ты родился философом или поэтом.Споткнувшись наверху и кубарем по лестнице скатившись вниз,ни КаплиНе ударившись при этом,Я это ясно осознал.Какая странная удача!И почему я раньше не бежалИз этого вертепа,Хотя прекрасно понимал,Что мысли и слова напрасно трачу,Что выглядит все это глупо и нелепо,Что это общество совсем не для меня,Что не желаю этот бред ни слушать, ни терпеть,И дружбу крепкую изображать не буду более ни дня,Как говорит один шутник: «eще мы будем посмотреть»,Какая у кого харизмаИ чья рифмуется скорее с клизмой,Чем с коллаборационизмом,В котором мои прежние друзья меня так рьяно обвиняли,Пока какой-то толстый вундеркиндПытался что-то буйно на роялеИзобразить, давя на все педали,Набором диким параллельных квинт.Возможно, мой уход им показался пошлым,Но мне плевать!И вообще пора бы поменятьИли закрыть всю эту тему,Оставить в прошломИ мысли снова привести в систему.Итак:Мои приятели – предатели и быдло,Какое может быть еще названье?!А впрочем – какой пустяк!Ведь это былоВсего лишь РАЗОЧАРОВАНЬЕ…Я просто больше никому не верю.Но, громко хлопнув, уходя, парадной дверью,Я вспоминаю, что еще довольно молод,Вдыхаю с наслаждением вечерний холодИ, наконец решив про все забыть,Стараясь ненароком в лужу не ступить,В коротком клетчатом пальтишкеБегу за бабушкой вприпрыжку.

«Женщина, не выговаривающая буквы…»

Посвящается К. А.

Женщина, не выговаривающая буквы«Эл» и «эр», по имени Клара,Обладательница глаз, волос, рук, вы —зывающих зависть, надежду, Старо —Невский, угол Дегтярной, коммуналка,Одиннадцать метров, окно во двор,Высокий четвертый этаж, жалко,Что без лифта, а в общем, с тех порКак провели горячую воду,Стало вполне сносно, и дажеСоседи, хотя не здоровались сроду,Стали говорить «здрасьте», однаждыПомогли, пусть и за деньги, убрать в туалете.Они нуждаются. У них дети.Женщина, не выговаривающая «эл»И «эр», в далекой молодости былаОчень красива. Профессор хотел,Чтоб она иногда с ним спала.Он был ее куратор,И она могла защитить кандидатскую.Он пригласил ее в театр,Но она поняла эту дурацкуюЗатею и ушла с антракта.В общем, не сложилось как-то.Женщина, не выговаривающая «эл» и «эр»,Всю жизнь, до пенсии, работала заведующейВ библиотеке ДК имени Дзер —жинского и долго была следующейВ очереди на получение отдельнойКвартиры, но далеко от работы,Где-то там, в районе Удельной,Но в последнее время что-тоСтала сомневаться, «привычка графская»Жить в центре, к тому же не надоТолкаться в транспорте, ведь Полтавская,Для тех, кто не знает, совсем рядом,И все менять надо едва ли.Правда, квартиру так и не дали.Женщина, не выговаривающая «эр» и «эл»,Прочла все книги, что стояли на полках,И всех писателей, кто успелК тому времени что-нибудь написать, столькоКниг, что хватило бы, пожалуй, на стоЖизней, книги для нее былиРадость, боль, любовь, восторг…Однако в их число не входилиРомен Роллан и Гюстав Флобер.Она не выговаривала «эл» и «эр».Она знала, что на свете случаютсяЛюбовь, нежность, дети и прочее,Но с ней не случилось, и дурью маятьсяПоздно. Правда, иногда, ночью,Она выла и кусала губы,Стараясь, чтобы никто не слышал.На вопросы соседей отшучивалась грубоИ следующей ночью выла тише.Минутная слабость – с кем не бывает?—У нее все есть, друзья, книги.Все хорошо. Иногда приезжаетНа пару дней племянник из Риги.Она все читала и все знала.Все – это не так уж мало.Женщина, не выговаривающая «эл» и «эр»,Была настроена весьма патриотически.Ее родиной был СССР,Пока ей не сказали про «историческуюРодину», где проживают лицаС ее лицом. Она хотела,Надо сказать, побывать за границей,Но было страшно, и она не смелаДаже пытаться. А потом, когда сталоМожно, почему-то не было денег.Ну и ладно! Из книг она все знала.Словосочетание «Лазурный Берег»Она произносила так мило,Что, слушая, просто хотелось плакать.Сама она не плакала. Никогда. Говорила,Дескать, не любит «разводить слякоть».По воскресеньям – клецки из манки,По вечерам – сигареты «Прима»,Часто болела, кашель, банки,Доктор велел сменить климат.Он ей сказал: «Просто нонсенс,Что вы еще живы. Мне неприятно,Но ваши легкие похожи на Солнце —В них, как на Солнце, одни пятна».И она исчезла, не попрощавшись, зная,Что никто особо не огорчится. Вроде быКто-то сказал, что будто бы в маеЕе видели на «исторической родине»,Что будто бы она жива и здорова,Хорошо выглядит и совсем не меняется,И даже будто бы курит снова.А дальше ее следы теряются.Просто, видимо, она не смоглаПозвонить откуда-нибудь оттуда, из Беэр —Шева, и сказать: «Я умерла»,Поскольку не выговаривала «эл» и «эр».Слева от калитки, лицом на восток,Женщина-недосказанность, женщина-загадка.На камень, вкопанный в желтый песок,Садится птица и поет сладкоДля обитателей небесных сфер,Не выговаривая «эл» и «эр».

Мария Лебеденко

г. Москва

Родилась в городе Орле, но сейчас живет в столице. Окончила факультет журналистики МГУ им. Ломоносова. Пишет прозу и стихи для удовольствия и для всех, кто готов читать, – считает, что в наше время блогов и бесконечного количества текстов в Интернете внимание читателя уже большая награда автору. Публикуется в Сети.

Из интервью с автором:

Эта история появилась после того, как где-то на просторах Сети мне попалась чудесная легенда (то ли литовская, то ли эстонская) про эту-самую-леди с этим-самым-шарфом и про смекалистого кузнеца, который оторвал ей сей аксессуар створкой окна.

У кузнеца после этого жизнь сложилась хорошо, а вот у всего города, который посетила леди, – не очень. Кто же она такая – думаю, читатель поймет сам.

Леди с красным шарфом

Как спелые плоды не знают на земле иного страха, чем страх упасть.

«Рамаяна»

Я хорошо помню тот день, когда впервые встретил ее.

На Мессину опускался вечер, тихий и теплый; густой осенний воздух Сицилии ложился на плечи подобно драгоценной мантии. Со стороны порта долетал крепкий, свежий запах моря, на тесных, скрученных узлом улочках он боролся с удушливой вонью человеческого жилья и нечистот.

Без какой-либо определенной цели я блуждал по городу; камни мостовых выгибали покатые спины и ложились мне под ноги, навевая мысли о давно прошедшем. Отзвуки древних войн все еще слышались здесь – и сухой стук копыт греческих скакунов, тянущих легкие колесницы, и тревожный гул бронзовых щитов. То, что сгинуло навсегда; то, что никогда не сгинет; давно умершее и вечно живое в памяти людской.

Я поднял голову и обнаружил, что мои мечты привели меня к церкви Санта-Мария Алеманна. Начинало темнеть, и я совсем было хотел повернуть назад, чтобы до темноты добраться домой (в то время в Мессине я жил у хорошего друга; историк, постоянно погруженный в свои книги, он едва ли замечал неудобства, связанные с пребыванием столь неряшливого гостя, как я). Где-то за моей спиной хлопнула створка окна: невольно обернувшись, я встретился взглядом с молодой девушкой, которая медленно брела вниз по улице; верно, погруженный в свои размышления, я не заметил ее раньше.