Кружевные закаты
Шрифт:
Крисницкий остановил на полпути руку с белеющей в ней салфеткой и слабо, с интересом улыбнулся, словно обдумывая ее слова. Возможно ли бы такой близорукой? Или она попросту не желает разбить мир, что создала себе сама, тщательно прикрываясь добротой по отношению к окружающим? А, быть может, ее мало заботят их поступки… Она ведь что-то вроде поэта. Беда с этой Тоней. Интересно, как бы она отнеслась, если бы узнала? Ведь рано или поздно ей все равно донесут. Оправдывала бы его или вышла из этой неестественной любви к окружающим, разозлившись, наконец, по-настоящему? Тогда, возможно, она станет тем, чем он хочет ее видеть –
– Вам не кажется, что общество слишком жестко к девицам? Если вы дружелюбны, вас обязательно обзовут кокеткой, если скромны, будете считаться угрюмой, а в перспективе останетесь старой девой. Ведь хуже клейма в нашем обществе и не придумаешь! – дал ей предмет для размышлений Михаил, одновременно пытаясь хоть чем-то вызвать ее досаду (ведь сам частенько пропадал в беспричинной апатии) и возвращаясь мыслями к тому, что наглеца Ивашова, одного из управляющих, стоит рассчитать. Слишком много стал позволять себе, да недавно обронил – негоже, мол, владельцу большого дела вовсе жениться, не на пользу. Нет, каков финт! Да как он смеет?!
– Я ничего такого не думала… – онемела Тоня и добавила, поразмыслив. – Мне не доводилось испытывать на себе чье-то пренебрежение или злословие.
– Но должна же ты негодовать, что тебе не дают столько прав, сколько дали бы, будь ты мужчиной! – не сдержался Крисницкий.
– Но это естественно! – в свою очередь сорвалась Тоня. Ее начинал настораживать этот допрос. Зачем он так выпытывает ее пристрастия? Не иначе, вспомнил, как снисходил к ней в имении отца и нынче хочет посмеяться. – Все мы в обществе, в жизни и даже в мыслях играем раз и навсегда отведенные роли. И что теперь, раз я не могу пойти на флот, мне рвать на себе волосы и проклинать несправедливость господа?!
Вот это новости, так она вспыльчива! Что ж, вытягивать из нее эмоции не менее интересно, чем демонстрировать. Михаил внутренне потер руки.
– Раз все решено, и бороться не стоит? – ехидно спросил он, возвращаясь к манипуляциям с вилкой. В последнее время он не чувствовал тяги к кушаньям, безразлично отщипывая крошечные кусочки от запеченного мяса.
– Мне кажется, все не так плохо… Вы драматизируете, – рассудила Тоня, успокаиваясь. – Да, мы живем в более тесных рамках, но лишь потому, что больше рискуем. Вам свою жизнь искалечить гораздо сложнее. Поэтому для девиц правила жестче. Это для нашей же безопасности. А все другие, стесняющие, правила пляшут от этого. Хотя, не спорю, порой они доходят до абсурда.
Да, все это правильно, но она ушла ответа! Возможно, ей просто нечего сказать.
– Вы разве не наслышаны о жутких историях с соблазнениями, побегами и испорченной репутацией? – притворно изумился Михаил, подмазывая масла на хлеб. – Вот уж не думал! Мне казалось, молодые девицы жадно ловят такие сочные подробности.
Тоня порозовела. Если ее и волновали подобные эпизоды, это не значит, что об этом прилично говорить открыто.
– У меня не было закадычной подруги. В детстве я очень привязалась к одной девочке, но ее родители стояли ниже нас по классу… И отец воспротивился нашему общению.
– Вот как? – с удивлением спросил Крисницкий, отвлекаясь от газеты, куда поглядывал в промежутках между захватами кусочков спелого хрустящего хлеба. – Не думал, что он вам что-то запрещал.
– Да, – вздохнула
– Так как же Федотов позволил вам водиться с крестьянкой? – удивился Михаил.
– Я так рыдала в тот раз, что теперь он опасается запрещать мне что-то.
– А, понимаю, – улыбнулся Михаил.
При улыбке лицо его всегда становилось открытым, близким, и Тоня в последнее время ловила себя на мысли, что хочет поцеловать его в такие мгновения.
– А вы дружили с кем-нибудь? – спросила Тоня, оторвав взгляд от зубов Мишеля. – Насколько я понимаю, сейчас вы не имеете друзей. А все эти люди, что появляются здесь и так скоро уходят… Зачем они, ведь вам не весело с ними?
– Тоня, – Крисницкий позволял себе звать жену по имени, – не все так просто, как вы воображаете. Я прошел определенный путь, этапы, если хотите, чтобы это не звучало заученно… У меня, конечно, были друзья, но все они рассеялись по пути. А я был слишком честолюбив, чтобы обращать внимание на что-то, кроме благополучия своей цели.
– Цели… стать владельцем обширного состояния? – не вытерпела Тоня, и губы ее произвольно разбежались в недоброй улыбке.
– Да. Не будь у меня состояния, не ели бы вы нынче на серебре.
«Тогда бы я вовсе не вышла за тебя», – подумала Тоня и не смогла решить, досадно бы это было или приятно.
А Крисницкий продолжал:
– И я не жалею ни о потерянных друзьях, оставшихся прозябать в захолустном городишке, ни о неудавшихся влюбленностях… Да и что они в том возрасте? Жениться нужно, только когда твердо стоишь на ногах. Истины более прописной не сыщешь, но ничего умнее человечество не придумало.
– Значит, – напряглась Тоня и с любопытством воззрилась на мужа, такого далекого и странного, – вы любили?
Ей это отчего-то показалось странным. С невесть откуда взявшимся скептицизмом и покорностью судьбе, несмотря на то, что недавно еще ждала неземной любви и откровений Льва, затем послушала семью и примирилась со своей участью она думала о любви, способной родиться в душе человека, сидящего напротив. Теперь, когда волна первого восхищения столицей спала, она начинала скучать по дому и тяготилась одиночеством, отчего постоянно пропадала в магазинах и выискивала новых друзей, избрав целью своих происков Марианну. Она была несобранна, мечтательна, не приспособлена к миру, но абсолютно точно знала, что ей нужно и чувствовала, когда надо хватать. И, схватившись за Михаила, до последнего не веря, что все свершится, она не жалела ни о чем. Но теперь, сотворив свое главное в глазах человечества предназначение, она не понимала, что делать дальше и не верила, что такое положение навсегда. Как и раньше, она ждала милостей от будущего и мирилась с настоящим.
Крисницкий усмехнулся, потом помрачнел.
– Я и сам не знаю…
Наступило молчание, которое Тоня не спешила развеять. Ей внезапно подумалось, что он мог проявлять больше учтивости и заботы о ней не только когда находился в хорошем расположении духа или на выезде. В первые дни после свадьбы Крисницкий казался внимательным, а теперь всегда или занят, или угрюм, хоть и прикрывается острословием.
– Тоня, – внезапно нарушил тишину Крисницкий, – хотели бы вы вернуться домой?
Глаза Тони ожили, улыбнувшись.