Крылатая смерть
Шрифт:
Но… неукротимостью чудовище не уступало, похоже, самому Мересьеву. Едва оказавшись на берегу, Масдулаги дыхнул огнем, заставив Сеню отскочить в сторону.
Однако ничего, кроме огненного дыхания, противопоставить врагу-человеку эта тварь, похоже, уже не могла. Бесполезные крылья лишили Масдулаги возможностей для маневра, сделав его неуклюжим как навьюченный осел. Сказать того же про себя Сеня не мог — и без труда атаковал монстра с боку, ударив ножом-наконечником в кожистое крыло.
Крыло оказалось прочным — но уж точно не крепче разящей стали. Хоть Сене и потребовалось поднажать, чтобы острие ножа заставило
Отчаянное верещание было ответом на этот удар. Масдулаги попытался развернуться, чтобы сжечь огнем из пасти дерзкого человека. Но Сеня держал копье крепко, прижимая наконечником к земле — и пригвождая крыло чудовища. Теперь любое резкое движение твари грозило болью.
Масдулаги задергал крылом, вопя от боли. Не то пытался вырваться, смирившись с неизбежной потерей крыла и еще более неизбежной болью, не то боль эта, помноженная на шок от, мягко говоря, необычности происходящего (с точки зрения монстра) лишила его поведение всякой осмысленности. Сделав сугубо конвульсивным — а это уже признак агонии.
Увы, для Сени, но ближе к истине оказался первый вариант. Масдулаги смог, изловчившись, достать человека своим скорпионьим хвостом. Крепкий как железо крюк размером с указательный палец взрослого мужчины полоснул по Сениной руке, разорвав мимоходом и рукав, и кожу.
Брызнула кровь. Вскрикнув, Сеня рефлекторно отвел руку, прижимая ее к груди и бросая копье — не до того ему сделалось.
Постукивая тонкими ногами и волоча крылья, Масдулаги попятился в сторону человека, с трудом, но разворачиваясь. Выбирал удобную позицию для атаки, не иначе.
Но тут подоспели Макун с Калангом. Как видно успевшие аж в пещеру сгонять — откуда один прихватил дубину, а второй каменный топор. Несмотря на боль, Сеня порадовался сообразительности компаньонов. Ибо тупые тяжелые предметы действительно могли оказаться более эффективным оружием, чем копья.
Расчет оправдался. Первый же удар топора в руке Каланга заставил одну из ног твари подкоситься, а самого Масдулаги — бестолково засучить, переступая, прочими, не пострадавшими, конечностями.
Тем временем дубина Макуна обрушилась на уродливую башку чудовища. Судя по тому, что Масдулаги инстинктивно пригнулся под этим ударом, коротко рявкнув, атака Макуна тоже достигла цели.
Подскочив с другой стороны, Каланг врезал топором по еще одной ноге монстра. Миг спустя его примеру последовал и Макун с дубиной.
Масдулаги зашатался. А Сеня, даже несмотря на раненую руку и вполне закономерное опасение, что крюк на хвосте твари мог оказаться ядовитым, нашел в себе силы воспользоваться моментом. И со всей силы пнул крылатого ублюдка в бок между хвостом и крылом.
Не устояв перед этой тройной атакой, Масдулаги завалился на бок, опрокинулся, наваливаясь на без того пострадавшее крыло. А прежде чем попытался выровняться, худо-бедно восстановить равновесие, дубина и каменный топор с двух сторон обрушились на увенчанную щупальцами башку… потом еще и еще, сменяя друг друга.
Топор-дубина-топор-дубина-топор-дубина…
Пока, наконец, череп твари не треснул, первобытное оружие не окрасилось черной кровью Масдулаги, а сам монстр — не затих. К немалой радости трех, окруживших его, человек.
— Ох-х-х! — с облегчением выдохнул Сеня, баюкая раненую руку, — мы… сделали это. Все-таки… сделали.
— Макун может забрать это как трофей? — осторожно поинтересовался Макун, уже присматриваясь с деловитым выражением лица к хвосту Масдулаги, — из него получится хорошее оружие для Макуна.
— Ну уж нет, — лениво пробурчал Каланг, — у Макуна уже есть оружие-трофей: копье аванонга. Теперь очередь Каланга выбирать трофей.
И дипломатично так замолчал, оглянувшись на Сеню — не будет ли против великий и могучий Сейно-Мава? Не претендует ли он сам на останки Масдулаги?
— Сможешь отделить его от туловища, — Сеня пожал плечами, верно истолковав взгляд соратника, — в смысле… я хотел сказать, если Каланг сможет отделить его… тогда хвост твой… Каланга то есть.
7
В глазах Сени мутнело. Очертания знакомых предметов, то расплывались, то странным образом искажались, меняясь до неузнаваемости.
Солнце казалось ослепительно, болезненно ярким. Близлежащий лес — не живописным, но каким-то бессмысленным скопищем огромных мохнатых палок, торчащих из земли. А боевые товарищи выглядели парочкой грязных патлатых гномов, бестолково копошащихся возле трупа Масдулаги. Один «гном» раздражающе долго и неуклюже долбил до отвращения примитивным тупым орудием — каменным топором — по хвосту летающего существа. Второй, присев рядом, что-то без умолку лопотал на своем столь же примитивном языке. Вроде как острить пытался… но до того убого, что любой ди-джей с провинциальной радиостанции мог ему дать сто очков вперед. Так что бесил, скорее. По крайней мере, Сеню.
Впрочем, еще больше, чем треп Макуна, напрягал другой шум — какой-то монотонный и плаксивый, невесть откуда доносящийся. Вероятней всего, шумело в Сениной голове, поскольку ни Макун, ни Каланг этот звук жуткий, похожий на стон, вроде даже не замечали.
Не иначе, хвост Масдулаги был все же отравлен. И своим ударом последним монстр занес Сене в организм яд… или наркотик. Такой вот прощальный подарочек.
Стоило, впрочем, сосредоточиться на чем-либо хоть взглядом, хоть даже мыслью, как стон затихал, а зрение более или менее приходило в норму. Зато подступала боль в раненой руке. Добро, хоть не острая, а только ноющая. Рану Сеня и перевязал, чтоб кровь остановить (с футболкой после этого пришлось окончательно распрощаться), и прижег, раскалив на торопливо разожженном костре нож-наконечник. Затем снова перевязал, пожертвовав уже той тряпицей, что осталась от футболки. Но против яда-наркотика все эти меры оказались… как минимум, недостаточными.
Из-за этой прицепившейся как клещ боли возня Каланга и болтовня Макуна раздражали даже больше, чем когда Сеня пытался расслабиться — и потихоньку погружался в трясину галлюцинаций.
Вообще, радужному настрою (и даже простому умиротворению) его теперешнее состояние не способствовало. Сене даже подумалось, что пресловутая «радость победы» — придуманная киношниками брехня, не более. И в реальности ее, если кто и мог испытывать, то разве что спортивные болельщики. Люди, не приложившие к достижению победы ни малейших усилий. Если не считать, конечно, сорванных голосов, которыми они громогласно объявляли свою команду заранее чемпионом, а судье сулили кары разной степени извращенности.