Крылатая сотня. Сборник рассказов
Шрифт:
* * *
Атаман Громов налил себе в литровую кружку дефицитного кофе. Задумчиво помешал (сахара там не было, но привычка осталась) и вытянул половину кружки. Выдохнул, сказал: "Х-р-шо-о".
Полковник Ботушев бесстрастно наблюдал за действиями своего патрона. Больше в кабинете атамана никого не было. Со стены отслеживал происходящее атаман Бакланов. За окнами — остались решётки и открытые металлические ставни — горел бывший магазин "СуперХаус". На него упал сбитый зенитчиками "томогавк".
Громов поставил кружку и посторонним голосом сообщил Ботушеву:
— У нас под носом действует неучтённый партизанский отряд. Это уже не война. Это кино "Неуловимые мстители", часть четвёртая. Ты не снимал такое?
Полковник ответил таким же посторонним лицом. Потом вкрадчиво поинтересовался:
— А что ты так волнуешься? Ну действует. Ну отряд. Ну и что? Они же не нас бьют, а амеросов. Хай им добра по самые шульни.
— Сегодня не нас. А завтра? — прищурился Громов. — А если это второй батька Махно? И вообще, разведка хренова. Тебя, как мой внук говорит, не напрягает, что ты ни хера не знаешь про какую-то воинскую часть?
1. В комментариях к серии рассказов "Будьте бдительны!" я говорил о цветах беретов Русского Национального Войска.
Ботушев засунув в рот кончик уса. Погрыз его. Выплюнул, явно неудовлетворённый вкусовыми качествами прокуренных волос. И вдруг выдал:
— Слушай… Ты вот говоришь — часть четвёртая… А я вот сейчас подумал… А если это действительно пацаны?
Громов даже отшатнулся на стуле. Усмехнулся:
— Да ну!..
Ботушев покачал головой:
— Смейся не смейся, а кто нам обеспечивает из Элисты семьдесят процентов сведений? Группа "Русский джедай". Старшему шестнадцать, младшим по десять лет. Что, не так? А кто под Новороссийском партизанил с начала войны? Отряд имени Вити Новицкого… (см. сноску в конце рассказа) Двадцать пять человек, от двенадцати до пятнадцати… Кто у тебя связью по нашим местам заведует? "Всадник С Головой", а ему…
— Тихо, об этом не будем, — атаман поднял руку. — Я всё это знаю. Знаю, знаю, знаю и даже понимаю. Потому что подобрать, грубо говоря, автомат и начать палить во врага может любой. И сведения собирать может любой. Любой, у кого храбрости и ума хватает. Но тут-то — совсем другое! Совсем!!! Ты читал, как они ударную группу амеросов отделали? — в голосе атамана послышалось искреннее возмущение.
— Слушай, — не выдержал Ботушев, — ну впечатление такое, что амеросы тебе родственники!
Громов побагровел.
— Ты… ты вот что! Ты не того! Эта группа утопила весь Черноморский флот без особого напряжения! А тут — крейсер и эсминец уволокли в Трабзон чиниться, у них даже хода своего не было. На авианосце сгорел самолёт и ещё какие-то повреждения. И ещё
— Между прочим, пока они "Хиггинс" буксировали — он у них взял и утонул. А "Принстон" привели без носа по самую палубную надстройку, — добавил Ботушев. — Последние сведения…
Громов тяжко вздохнул:
— Меня из-за Урала сообщениями уже задолбали: кто там у вас так отличился?! А я им что отвечу?! "Не знаю, братья, воюет кто-то…" Ладно. Пусть. С этим я смириться готов. Но у эсминца в борту дырка была — два на три. Автомобиль пройдёт. Это они что — тоже пацаны из рогатки стрельнули?!
— Вот что интересно… — Ботушев бесцельно передвинул на столе бумаги. — Позавчера прилетал Гарба. У них в отрядах какой-то юродивый объявился. Ходит и распространяет воинственно-патриотические слухи об ангелах господних, которые на его глазах сожгли небесным огнём американские корабли. Абхазы верят… Кто некрещёный был — массово крестятся, даже грузинам на ту сторону кричат, что они против бога идут… Ну ладно, я пойду?
— Иди, — Громов кивнул. Глядя в пустую кружку, пробормотал: — Ангелы господни… хм.
* * *
Фронт стал отползать 17 июля.
Конечно, никто нам не сообщал об этом персонально. Но это стало ясно очень быстро — по тому, как приближалась непрерывная стрельба, как в одну сторону усилился поток частей, а в другую — раненых…
Увеличив силы до 220 тысяч (против 42 тысяч защитников), имея многократное превосходство в бронетехнике и авиации и значительное — в артиллерии, "миротворцы" начали теснить Южный фронт…
И этот самый фронт оказался в тридцати двух километрах от Упорной. Что тут ещё сказать?
Утро 20 июля было ненастным, дул со страшной силой горячий ветер, нёс тучи пыли, по временам разражался тёплым дождём, смешанным с грязью. Ещё ночью возле станицы сели несколько Ми-8 и два Ми-24; их экипажи были совершенно остервенелыми и чернейшим матом ругали погоду.
Работ никаких не было. Наверное, можно было что-то делать, но в горячем взвихренном воздухе прямо-таки разливалось что-то нехорошее. Мы сидели под защитой наспех затянутых плёнкой стогов. Тимка, держа на коленях гитару, морщился от пыли, наигрывал и напевал что-то печальное:
— Друзей не обманывают —
Их предают…
А зори туманные
Как прежде встают…
Конь вороной
По полю бежит,
Берег мой родной —
Далеко лежит.
Друзей не теряют —
О них забывают…
И ветры прощальные
В душе умирают…
Мы хором подхватили — настроение вполне соответствовало:
— Эх — конь вороной
По полю бежит,
Берег мой родной —
Далеко лежит…
Берег мой родной —
Далеко лежит…
— Зори туманные,
Ветры прощальные…