Крылатые семена
Шрифт:
Взрыв смеха был наградой Биллу, а ему только это и надо было — пусть старики приободрятся и порадуются, вспомнив молодость.
— Быть может, в этом-то и кроется сегодня наша беда — беда молодежи, — продолжал Билл. — Нужно, чтоб кто-то нас подстегнул, раскрыл нам глаза на задачи и требования нашего времени. Мы должны знать, что такое фашизм, должны приготовиться к самозащите, ибо он грозит «пролить реки крови», чтобы подчинить себе весь мир. Мы должны помочь разгрому фашизма в Испании и покончить с происками фашистов у нас в стране…
И, возвысив голос, он провозгласил лозунги, какими ораторы
— Организуйтесь для отпора фашизму и любому посягательству на наши права!
Объединяйтесь для борьбы за мир и прогресс!
Поддерживайте народное правительство в Испании!
Единство рабочих всего мира уничтожит эксплуатацию и войну!
— И помните, товарищи и друзья, что сказал Фрэнсис Адамс, первый поэт, писавший в Австралии о социализме…
Голос Билла, словно песня, зазвенел в полупустом темном зале:
Наше великое дело,Я знаю, должно победить!Нет нашим силам предела,И так же, как солнце из тьмыВ утренний час восходит,Победу одержим мы!Билл сел, ему похлопали, послышались возгласы одобрения. Зазвенели монеты, падая в кружки, с которыми Альма и Эйли обходили ряды. Было задано несколько вопросов; дальше предполагались прения, но в зале шаркали и кашляли — слушателям хотелось поскорее домой. Один из югославов поднялся, чтобы поблагодарить оратора, но, не справившись с волнением и трудностями английского языка, сел на место, ничего не сказав. Перт закрыл митинг, и слушатели с чувством облегчения направились к дверям, громко возмущаясь на ходу тем, что не все жители Боулдера и Калгурли пришли послушать молодого Гауга.
Миссис Нанкэрроу пробралась поближе к Салли, глаза ее блестели злорадством.
— Ваш внук говорит, как пишет, миссис Гауг, — сказала она. — Но мне кажется, не стоило ему рассказывать в общественном месте о пытках и насилиях над женщинами. Прямо мороз по коже подирает.
— Вот этого-то Биллу и хотелось, — оборвал ее Эли.
— Ну уж, знаешь, — проворчала его жена, — лучше бы мне сидеть дома у печки да читать интересный роман. Не к чему таскать меня по митингам, сколько раз я тебе это говорила, Эли. А твой Билл Гауг просто красный; им бы только заниматься подстрекательством и мутить народ.
— Заткнись! — гаркнул на нее Эли, боясь, как бы резкий, скрипучий голос миссис Нанкэрроу не достиг ушей Динни и семейства Гауг, окруживших Билла. И он поспешил выпроводить жену из зала.
— Не надо обращать внимания на эту глупую старуху, Билл, — успокаивающе сказал Динни.
— Уж очень много таких, как она, вот что плохо, — сказал Билл с усмешкой. — Они не хотят слышать правду, не хотят портить себе настроение.
Глава IV
Дома Билл бросился в кресло у огня — он чувствовал себя разбитым и подавленным.
По дороге из ратуши Эйли уговорила Салли, которая вела машину, заехать к ним выпить чаю, и сейчас вся семья была в сборе. Динни и Фриско тоже сидели тут, только детей отправили спать.
— Ты замечательно выступал, дорогой, — сказала преданная Салли. — Никогда бы не подумала, что ты можешь так хорошо говорить.
— Ох, бабушка, — сказал Билл, отклоняя эту лесть, хоть и знал, что она идет от чистого сердца, — я с таким же успехом мог бы призывать трезвенников к воздержанию. Тем, кто пришел сегодня на митинг, нечего доказывать, какую опасность представляет фашизм и к чему могут привести события в Испании.
— А речь у тебя, сынок, все же получилась хорошая, — заверил его Динни.
— Обвинительный приговор фашизму по всем статьям, — пошутил Фриско, чтобы угодить Салли и подбодрить Билла. — Хотя, по правде сказать, Гитлеру и Муссолини чертовски везет.
Он не мог скрыть своего тайного восхищения теми, кто умудрился сделать такую сенсационную карьеру, обладая не большими данными, чем в свое время Франсиско де Морфэ.
— Нелегкое это дело — собрать нынче в Боулдере народ на митинг. — Том был настроен не менее мрачно, чем Билл. — Хотя, — успокоительно добавил он, — слушателей набралось не так уж мало.
— До того мало, что меньше некуда, — сказал Билл.
— В доброе старое время, если кто-нибудь хотел сообщить что-то важное, мы ударяли в тазы, и не было человека, который не пришел бы на сходку, — пустился в воспоминания Динни.
— Что творится с людьми! — не выдержал Билл. — Откуда у них это равнодушие к опасности фашизма, к тому, что происходит в Испании! Что они, слепые, что ли? Неужели они не понимают, что если в Испании будет свергнуто народное правительство, фашизм еще больше укрепится в Европе? И что война тогда почти неизбежна?
— Большинство не хочет этому верить, — с горечью сказала Эйли. — Они предпочитают жить, ни о чем не думая, закрыв на все глаза. Какое им дело до бомбежек, от которых гибнут испанские рабочие, их жены и дети, или до массового истребления китайского народа японскими захватчиками.
— Я бы этого не сказал, — укоризненно возразил Том. — У нас немало единомышленников в Австралии, хотя очень многие еще не понимают того, что происходит.
— И не хотят понимать, — вставил Билл.
— Вот именно, — согласился Том. — Большинство тех, кто не пришел сегодня на наш митинг, как раз люди такого сорта. Хотя бы Дафна и Дик. Есть, конечно, и другие, — тем все отлично известно, только их это мало беспокоит. Им наплевать на всех и на вся, лишь бы их не трогали. Но не забудь, что кое-кто из наших ребят сражается в Интернациональных бригадах, что шесть наших девушек отправились в Испанию сестрами, что для приобретения медицинского оборудования и оказания медицинской помощи у нас собраны тысячи фунтов стерлингов.
— И все же это жалкие крохи по сравнению с тем, что мы должны были бы сделать, — проворчал Билл.
— Мы и сегодня немало собрали, — напомнила ему Салли.
— Двадцать фунтов, — подтвердила Эйли, просветлев. — Половину дали югославы, да Динни пожертвовал Пять фунтов.
Билл взглянул на Динни с благодарной улыбкой.
— Хорошо хоть, что ты с нами, Динни!
Глаза Динни смеялись. Ему приятно было видеть, что Билл повеселел.
— Если бы не было таких ребят, как ты, Билл, чтобы продолжать наше дело, — сказал он, — я бы давно сыграл в ящик.