Крылья беркута
Шрифт:
Козлов пообещал во всем разобраться, успокоил их и, отпуская, заверил, что виновные будут наказаны. Тут же вызвал Семена Маликова и, поговорив с ним, понял, что за ним нет особой вины. Но надо было сдержать свое слово, чтобы хотя немного успокоить разбушевавшихся форштадтских казаков. Под влиянием этой сложной обстановки он и пожертвовал Корнеевой, племянницей бывшего сотника, купца Стрюкова. Небольшая потеря для революции, во всяком случае — меньшее из зол. И, не ввяжись в это дело Маликов, можно бы махнуть рукой и забыть.
— Так вот, повторяю: ничего мне не известно, где сейчас Корнеева.
Оба так разгорячились, что не заметили, как дверь приоткрылась и в комнату тихо вошел комиссар Кобзин.
— Как ты отвечаешь, не мое дело, — сказал Семен. — А насчет Корнеевой я тебе так скажу: неправильный твой поступок, товарищ Козлов. Неправильный! И учти, если с ней что случится, то только ты будешь виноват, и я тебе этого не прощу. Понял? Я все расскажу Петру Алексеевичу и попрошу, чтоб тебя судили! И будут судить! А не осудят, я сам тебя прикончу. Своим судом! Понял?
— Мне сдается, Маликов, раньше ты не увлекался анархизмом, а сейчас угрожаешь Козлову самосудом, — это как понимать? — спросил Кобзин.
Семен и растерялся и обрадовался.
— Петр Алексеевич, так вы только послушайте, что придумал товарищ Козлов!
— Ты о Наде Корнеевой? Слышал. Ее надо найти и вернуть. Обязательно! Это я тебе поручаю.
— Товарищ Кобзин, ты не все знаешь, — начал было Козлов, но комиссар прервал его: — А не наоборот ли?
— Нет. Что знаю, то знаю, — убежденно сказал Козлов. — Да ты садись.
— Потопчусь немного, ноги замерзли.
— Вот ты сказал сейчас Маликову — анархия! И правильно сказал! Настоящая анархия получается. Что хочу, то и ворочу! А законность где?
— Подожди, — остановил его Кобзин.
— Нет, Петр Алексеевич, сначала ты подожди. Выслушай меня! В Форштадте Корнеева устроила бандитский налет со стрельбой, грабежом...
— Да никакого грабежа там не было! — возмутился Семен.
— Ты подожди, не рвись в пекло поперед батьки! Все там было! Сено увезли? Увезли. А этот герой, — Козлов кивнул на Семена, — помогал ей в этом добром деле. И без того о нас всякие плетки плетут, когда нет ничего, и то говорят — было невесть что, а тут... Никуда от правды не уйдешь. За такое надобно по рукам бить и к стенке ставить. Ты знаешь, Петр Алексеевич, что за этих самых Рухлиных весь Форштадт поднялся? Может, только этого нам и не хватало? Говоря по совести, — сказал он, непримиримо взглянув на Семена, — тебе тоже следовало бы ввалить горячих. Ну да уж проехало, заворачивать не стоит.
— А ты все же попробуй заверни, — не выдержал Семен, но Кобзин остановил его жестом.
— Рухлиными ты занимался? — спросил он Козлова.
— Само собой. Внимательно допрашивал. А почему ты об этом спрашиваешь?
— Уточняю. И что они, эти Рухлины? Твое мнение?
— Белое офицерье, Петр Алексеевич, — выпалил Семен. — Я по соседству с ними жил. Гады! Они чуть не прихлопнули Надьку Корнееву.
— Офицеры. Это верно. Но не удрали с атаманом. Дома остались. А это для нас, я так понимаю, уже кое-что значит, — сказал Козлов, не обратив внимания на последнюю фразу Маликова.
— И что же именно? — спросил Кобзин.
— Зачем такие вопросы? — обиделся Козлов. Он почувствовал за простыми словами Кобзина что-то невысказанное и забеспокоился. — Мы же не собираемся воевать с теми, кто складывает оружие. Так?
— Да, конечно, — согласился Кобзин и, словно размышляя, повторил: — С теми, кто сложил оружие, воевать мы не собираемся... Но проверять их должны. — Он устало опустился на стул и, будто между прочим, сказал: — У Рухлиных сегодня был обыск, нашли пулемет, три винтовки, гранаты, патроны... Вот так. — И к Семену: — Ступай, Маликов. И свою Надю обязательно найди. Это мое поручение! Задание!
Когда Надя вышла от Козлова, на улице бушевала метель, ветер гнал густые тучи колючего снега.
Надя шла против ветра, не замечая его, шла медленно и ни о чем не думая.
Очутившись у ворот стрюковского дома, она остановилась, огляделась, соображая, зачем же шла домой, и тут в памяти в какое-то короткое мгновение сразу возникло все то, что произошло в ревтройке; но, странно, оно вспомнилось как что-то давнишнее, смутное, происшедшее с ней, но не с нынешней, а тоже давнишней, и нисколько не касающееся ее теперешней, стоящей у калитки перед домом, где находится штаб. Впервые после встречи с Козловым она подумала о том, что должна немедленно решить, как ей быть дальше. Хотя Надя и сказала Козлову, что проживет без отряда, сейчас она чувствовала себя, как никогда, одинокой и не знала, что предпринять, где искать выход.
Может, все-таки поговорить с Кобзиным? Только не просить, — мол, не сердитесь, Петр Алексеевич, сама понимаю, как плохо поступила, и так далее, а просто рассказать ему все-все?
С таким решением Надя и вошла во двор. Часовой у калитки беспрепятственно пропустил ее, только спросил, не замерзла ли в такую метелицу, и, весело подмигнув, сказал:
— А то могу со всем моим удовольствием погреть. Полушубком не только двоих — троих укутать можно.
— Мне сегодня без полушубка жарко, — ответила Надя. — Ты лучше вот что скажи, Петр Алексеевич у себя?
— С утра уехал. Обещал вернуться к вечеру... А у тебя гости! — Увидев удивление на ее лице, часовой таинственно сообщил: — Бабаня к тебе пришла.
— Правда?
Надя обрадовалась. Она не виделась с бабушкой Анной с тех самых пор, как старуха вместе с Ириной уехала из дому и потом поселилась в монастыре. Надя не раз пыталась пробраться туда, но в монастырь посторонних не пускали боясь, как бы посетители не занесли тиф. По крайней мере так было сказано Наде. И вдруг бабушка Анна явилась сама! Даже не верилось!
Надя со всех ног бросилась в свою комнату. Там было натоплено, прибрано. Бабушка Анна сидела у стола и мыла картошку.
— Бабуня! — вскрикнула Надя и, не раздеваясь, как была в платке в шубейке, кинулась к ней.
Когда первый порыв радости прошел, бабушка стала расспрашивать Надю, как ей живется при новых властях, не обижают ли...
Случись эта встреча еще вчера, у Нади было бы чем похвалиться, порадовать старуху: ей доверили большое, важное дело; а сегодня она не находила слов — не рассказывать же ей, в самом деле, о том, что вытурили из отряда. Но и обманывать не хотелось, и Надя промолчала.