Крылья беркута
Шрифт:
— Давай вот в энту горницу, — сказал казак и открыл перед ней другую дверь.
Надя увидела у стола двух офицеров. Один из них был пожилой, с седоватыми длинными усами, второй совсем еще молодой, не старше Семена или Сергея Шестакова. Над верхней губой у него чуть заметно чернели усики.
На столе перед офицерами стоял самовар, чашки, на тарелках лежали куски свиного сала, белый хлеб, нарезанный большими ломтями. Картина казалась совсем мирной: офицеры пили чай, слегка посмеивались, о чем-то дружелюбно разговаривали, курили... Своим видом они не внушали боязни и страха, казалось, что два приятеля собрались почаевничать и что не в этой комнате только что кричал истязуемый человек и не отсюда вывели его, окровавленного, полуживого.
Но Надя знала, что все это было, и что именно эти люди пытали человека, и что именно их, этих людей, ей надо бояться и остерегаться, быть настолько осторожной, чтоб не дать им повода для малейшего подозрения.
— Ну-с, — добродушно спросил седоусый, — будем говорить?
— Пожалуйста, — сказала Надя. — Только я не знаю — о чем?
— Почему задержали?
— Я не знаю. Мне не сказали. Я показала свое удостоверение, а оно почему-то не понравилось. Почему — не знаю.
— Давай сюда.
Надя отдала.
— О! Гимназистка, — неопределенно протянул седоусый и передал Надино удостоверение младшему.
Тот тоже внимательно прочитал его и положил на стол перед старшим.
— Надо полагать, жительница Южноуральска?
— Да.
— Корнеева, Корнеева, Корнеева, — зашептал старший, словно стараясь вспомнить что-то. — Кто родители?
— Мои родители казаки, отец хорунжий, георгиевский кавалер.
— Вон что!
— Где он сейчас? — спросил молодой.
— Убит на войне. Мамы тоже нет. — Как-то так получилось, что голос у Нади дрогнул. — Мы с бабушкой жили у дяди. Фамилия моего дяди Стрюков. Иван Никитич Стрюков, купец; он, правда, не родной мой дядя. Когда не стало отца и умерла мама, он забрал нас к себе — меня и бабушку.
— Подожди, — прервал ее седоусый. — Значит, ты родственница известного купца Стрюкова и жила у него? — видимо не совсем доверяя Наде, переспросил он.
— Да.
— И куда же ты держишь путь? — спросил молодой.
— В Урмазымскую крепость.
— Зачем?
— Там моя тетя.
— Ничего не понимаю, — сказал молодой. — Жить у купца-миллионера Стрюкова и дойти до такого рубища! — Он подошел к Наде и презрительно дернул за рукав шубейки.
Надя поняла, что наступил самый ответственный момент: или она заставит поверить ей, и ее отпустят, или же найдут подозрительной и тогда... Что тогда будет — Надя старалась не думать.
— А что делать? У дяди отобрали дом, дали ему всего одну комнату, а меня выгнали; Ирина, родная дочь Ивана Никитича, и моя бабушка живут в монастыре; я тоже хотела в монастырь, но меня не приняли, боятся тифа.
— В городе тиф? — спросил седоусый.
— Тиф. Народ мрет. И голод. Вот я и поехала. Иван Никитич неохотно отпустил меня. Конечно, у него много знакомых, помогли бы, но за ним следят красные... Подозревают в связи с атаманом.
— Что в сумке? — спросил молодой.
— У меня? Ничего. Кусочек хлеба.
— Покажи.
Надя развязала котомку, достала небольшую краюшку черного, как земля, хлеба.
— Больше ничего?
— Ничего.
— И ты с этим куском хотела добраться до Урмазымской? — спросил седоусый.
Надя ничего не ответила.
Седоусый офицер поднялся, молча взял два ломтя хлеба, на один сложил несколько кусочков сала, прикрыл другим ломтем и, подойдя к Наде, протянул ей.
— На. И счастливой дороги.
Надя растерялась.
— Ну, что вы, что вы!.. Спасибо. Не надо...
— Бери, бери! Своих не обижаем.
— Дают — бери, а бьют — беги, — добродушно улыбаясь, подал голос молодой.
— И быстрее беги на станцию, — посоветовал седоусый. — Может, еще захватишь поезд, а то как бы не пришлось здесь ждать несколько суток. Встретится необходимость — милости просим, поможем, чем сможем.
Надя положила хлеб в котомку, еще раз поблагодарила и, собрав все свои силы и выдержку, направилась к двери не спеша. А как ей хотелось броситься во всю прыть, чтоб скорее исчезнуть из этой комнаты!
— Корнеева! — окликнул ее седоусый.
Надя вздрогнула.
— А удостоверение? Откровенно говоря, мадемуазель, документ у вас не очень убедительный, но кому не известно имя Стрюкова, да и вообще, мне кажется... — Он так и не сказал, что ему кажется. — Возьмите ваше удостоверение и вот пропуск.
Наде и верилось и не верилось, что все закончилось так благополучно и то страшное, чего она боялась, осталось позади.
«Выбраться, скорее выбраться из этого дома!» В передней, где находились казаки и солдаты, ни к кому не обращаясь, она показала пропуск.
— Давай жми, — сказал солдат.
— Да смотри больше сюда не попадай, — хохотнув, добавил другой. — Жаль, что уходишь, а я собирался тебя плеточкой маленько пощекотать.
Надя вышла в сени. Со света ей показалось, что там тьма кромешная и уж очень много людей, гораздо больше, чем было.
К ней кинулась с расспросами какая-то женщина, но конвоир прикрикнул:
— Проходи, проходи, нечего рассусоливать. А ну, пропустите, — добавил он и подтолкнул Надю к выходу.
И тут лицом к лицу Надя столкнулась с Коняхиным. Эта встреча была так неожиданна, что Надя даже остановилась.
— Надежда! Ты чего здесь? — сказал Коняхин, и Надя увидела, как округлились и беспокойно забегали его глаза.
Надя не сразу нашлась, что ответить ему, и промолвила первые попавшиеся слова:
— Да так, по делу...
— И куда, куда сейчас?
— К родне... Родня здесь.
— Разговоры! — крикнул конвойный, и перед лицом Коняхина свистнула плеть.
Конвойный вытолкнул Надю на крылечко и закрыл за ней дверь.
Радости как не бывало. И принесло же этого Коняхина! Сейчас она побежала бы к поезду, а теперь что делать? Хорошо, если Коняхин промолчит. Но нет, надеяться нельзя. А если он скажет — конец! Надо спасаться...