Крылья голубки
Шрифт:
Девушка ничего не сказала при встрече о слове, написанном на ее книге, и миссис Стрингем больше этот томик у нее не видела. Возможно, она оставила его там, в траве, и больше не вспоминала о его существовании. Старшая компаньонка приняла решение не заводить разговор о прогулке и о том, что отправилась на ее поиски, но через пару минут ее подопечная произнесла:
– Вы не сочтете меня невыносимой, если я скажу… – И осеклась на полуслове.
Миссис Стрингем подумала, что в голосе девушки стало меньше напряжения, она словно повеселела.
– Вы не возражаете, что мы остановились
Так и решили, и между женщинами установилось согласие. Девушка сначала хотела заняться деталями путешествия, несмотря на заверения старшей компаньонки, что ей нет нужды заботиться об этом, но вскоре потеряла интерес к теме; впрочем, она пообещала, что до ужина подумает о том, куда они могут поехать дальше; ужин был заказан на время, когда можно будет зажечь свечи. Они еще прежде договорились, что во время странствий, особенно в горах, будут устраивать поэтические ужины при свечах, чтобы придать романтический флер и утонченность своим приключениям. Милли сказала, что хочет прилечь, пока не стемнело; но минуты три спустя так и не легла и сказала, резко меняя предмет разговора, как будто мысли ее перепрыгнули через тысячи миль:
– Там, в Нью-Йорке, девятого, когда вы были наедине, что сказал вам доктор Финч?
Лишь намного позднее миссис Стрингем осознала, почему этот вопрос поразил ее больше, чем сама его внезапность; она так испугалась, что моментально, не задумываясь, дала неверный ответ. Она вспомнила, что все это значит: девятое, Нью-Йорк, доктор Финч, встреча наедине, его слова; и когда все эти фрагменты собрались в единое целое, она не могла даже сообразить, сказал ли он нечто важное. На самом деле ничего особенного; у нее осталось впечатление, что он лишь собирался что-то сообщить. И разговор состоялся не девятого, а шестого, за десять дней до их отъезда из Штатов; она прибыла из Бостона в спешке, взволнованная, потому что получила известие: Милдред неожиданно заболела, случай неясный, возникли опасения, что путешествие придется отложить. Вскоре инцидент был исчерпан, ей сказали, что ничего серьезного не случилось, всего лишь несколько часов тревоги; поездка в Европу была названа не только допустимой, но и желательной переменой, которую доктор настоятельно рекомендует; и если старшей компаньонке и довелось несколько минут поговорить с врачом наедине, сам разговор не запомнился. Они обменялись заверениями во взаимном уважении, нейтральными словами о целительной силе Европы; и эта уверенность тона и незначительность слов – единственное, о чем она могла теперь сказать Милли.
– Слово чести, ничего особенного он мне не говорил. У меня нет от вас никаких секретов. Что заставляет подозревать такое? Я вообще забыла о том разговоре.
– Нет… вы никогда не говорили мне, – ответила Милли. – Я не имела в виду ничего подобного. За те сутки, когда я плохо себя чувствовала, естественно, вы могли что-то обсуждать с ним. То есть когда мне стало лучше – непосредственно перед вашим отъездом домой.
Миссис Стрингем недоумевала:
– А кто сказал вам, что мы с ним виделись?
– Сам он не говорил и позднее не написал мне об этом.
– Но если он ничего вам не доверил, значит, и говорить не о чем, – улыбнулась девушка.
– Я не была предметом его доверительности, и он ничего мне не сообщал. Но в чем дело? Вы себя плохо чувствуете?
Миссис Стрингем сказала чистую правду, хотя и не стала упоминать о своей прогулке вслед за Милли и о том, как видела ее рискованный выбор места на скале. Девушка обратила к ней вечно бледное лицо, на сей раз озаренное внутренней энергией. На губах играла все та же непонятная полуулыбка.
– Не знаю, просто мне пришла в голову одна идея. Захотелось все выяснить.
Миссис Стрингем сочувственно взглянула на девушку:
– Вы в беде? Вам больно?
– Вовсе нет. Но я иногда думаю…
– Да, – настойчиво спросила компаньонка, – думаете о чем?
– Ну, я и сама не знаю, как сказать.
Миссис Стрингем всматривалась в ее лицо.
– Сказать что? Не о боли?
– Обо всем. Обо всем, что у меня есть.
– У вас есть все, так что выбор, о чем сказать, весьма широк, – мягко, почти нежно произнесла старшая дама.
– Я имею в виду, надолго ли у меня все это?
Ее поведение озадачило компаньонку, которая была тронута, глубоко и искренне тронута беспомощной грацией и непредсказуемым настроением девушки, но одновременно досадовала, потому что недосказанность заставляла ее чувствовать себя нелепо.
– Вы получили лечение?
– Я получила все, что возможно, – рассмеялась Милли.
– Ну, это практически ничего.
– Так вот – надолго ли?
Миссис Стрингем сделала шаг вперед, к девушке, пристально глядя ей в лицо; ей хотелось прикоснуться к ней, поддержать.
– Вы хотите с кем-нибудь встретиться? – А когда девушка ответила коротким отрицательным кивком, решилась сказать определеннее: – Мы прямиком отправимся к лучшему из местных врачей.
Это предложение тоже не вызвало энтузиазма – лишь молчание, печальная улыбка и снова короткий жест головы.
– Скажите мне, умоляю, скажите, если с вами случилось нечто серьезное.
– Не думаю, что у меня есть все, – Милли произнесла это так, словно ее слова все объясняли, и явно постаралась говорить мягко и спокойно.
– Бога ради, что я могу сделать для вас?
Девушка на мгновение заколебалась, хотела что-то сказать, но не смогла.
– О, дорогая моя, я всего лишь слишком счастлива!
Этот порыв сблизил их, но ничего не объяснил, и сомнения миссис Стрингем лишь окрепли.
– Так в чем же дело?
– В том-то и дело, что я едва справляюсь с этим.
– И чего же у вас нет?
Милли помедлила, а затем взглянула на собеседницу с какой-то странной внезапной радостью:
– Силы для сопротивления тому, что у меня есть.
Миссис Стрингем была взволнована – теперь она уже не была потерянной, ее не держали на прежнем расстоянии, она испытывала нежность и тревогу за девушку.
– К кому вы будете обращаться? – она готова была решительно перенестись с горных высот на континент докторов. – К какому врачу пойдете прежде всего?