Крылья голубки
Шрифт:
– Конечно, она может в любой день поставить тебя перед фактом.
Кейт подумала и ответила:
– И что с того? Естественно, она может, но я не думаю, что она намерена спешить. Пока ты далеко, она не станет предпринимать действий. Она оставит меня в покое.
– Но будут приходить мои письма.
– Их будет много? Очень много?
– Очень, очень, очень много! Невероятно много, ты сама знаешь! А кроме того, – добавил Деншер, – будут еще и твои письма.
– О, я не стану оставлять свои письма на обычном столике для корреспонденции. Я сама буду относить их на почту.
Он быстро взглянул на нее:
– Ты думаешь, что мне лучше посылать письма тебе на какой-то другой адрес? – И, прежде чем она ответила, добавил: – Знаешь, пожалуй, не стоит. Пусть все будет в открытую.
Она секунду помедлила:
– Конечно, в открытую. Не бойся, что я стану действовать скрытно. Пиши на мой обычный адрес. Я буду гордиться тем, что известно – ты мне пишешь.
Он уточнил:
– Даже если это связано с риском спровоцировать расспросы?
– Я не боюсь расспросов, – уверенно ответила она. – Если она спросит, есть ли между нами нечто определенное, я прекрасно знаю, что ей скажу.
– Что со мной все решено?
– Что я люблю тебя так, как никого никогда не любила, и что она может с этим делать, что хочет.
Она заявила это с торжествующим видом, как декларацию новообретенной веры, и молодой человек посмотрел ей в глаза, так что у обоих перехватило дыхание.
– Кроме того, она может и тебя об этом спросить, между прочим.
– Нет, пока я в отъезде.
– Ну, когда ты вернешься.
– Тогда наступит для нас момент радости, – ответил Деншер. – Но, честно говоря, следуя выбранной ею самой политике безопасности, она ни о чем меня спрашивать не станет. Она отпустила меня. И я не буду ей лгать.
– Значит, все достанется мне?
– Все для тебя, – рассмеялся он, с нежностью глядя на девушку.
Как ни странно, в следующий момент он ощутил некое подобие тени, набегающей в ясный день. Его дискриминация была весьма вероятной и естественной реальностью, и связана она была не только с его намерениями в отношении девушки. Атмосфера едва заметно изменилась – может быть, из-за традиционной разницы в понимании правды между мужчиной и женщиной; и ощущение этой разницы словно провоцировало ее. Мгновение ушло у нее на оценку ситуации, потом она вернулась к тому, что встревожило ее пару минут назад. Казалось, вопрос свободы был для нее нешуточным. Но она подобрала изящный способ выразить свои соображения.
– Мужчины такие глупые, даже ты. Ты просто не понимаешь: если я сама буду относить письма на почту, то вовсе не потому, что намерена их прятать, это было бы так вульгарно.
– О, ты сказала – это для удовольствия!
– Да, но ты не понял… не понимаешь, каким может быть удовольствие. Есть такие тонкие чувства, – она постаралась говорить спокойнее, – я имею в виду осознанные ощущения, оценки… Нет, – отмахнулась она с досадой, – мужчины не понимают! В таких делах вы замечаете лишь то, что женщины вам говорят.
Она часто произносила подобные речи – непринужденные, веселые, энергичные, он привык к ним и даже находил их милыми, поскольку они никак не вторгались в самую суть отношений пары.
– Так вот потому-то вы, женщины, так нам нужны!
Книга третья
В преддверии швейцарского курортного сезона две дамы получили ясное предостережение, что их планы не продуманы, проходы в горах еще не открыты, воздух холодный, гостиницы пока не работают, но дамы проявили безрассудную храбрость и оказались в итоге ряда приключений там, где и хотели быть. Они доверились советам официантов и других служащих в районе итальянских озер, которые горячо поддерживали их замысел; они и сами понимали, что проявляют необычное нетерпение и дерзко настаивают на воплощении своей мечты – по крайней мере, это было мечтой младшей из двух дам; они вместе перебирали множество вариантов, изучали расположение и характеристики дворцов региона – их интересовали вилла д’ Эсте, Каденаббия, Палланца и Стреза; одинокие путешественницы использовали поучительные тома из библиотеки путешествий, прислушивались к суждениям знатоков, меняли и уточняли детали. На самом деле их маршрут был весьма скромным, они ничем особенно не рисковали в надежде добраться благополучно до Брюнига. Им это удалось, и теперь они наслаждались поразительной красотой ранней весны в горах, хотя порой и сожалели, что не могут задержаться в пути подольше, а мест для промежуточной остановки и отдыха в это время слишком мало.
Во всяком случае, так думала миссис Стрингем, старшая из путешественниц, имевшая собственное мнение насчет нетерпения младшей, которую она порой пыталась уговорить на более умеренные варианты – как правило, понапрасну. Миссис Стрингем была очаровательна, наблюдательна и подозрительна; она полагала, что знает про Милли Тил больше, чем сама Милли, и при этом обладает привычкой и умением свои знания скрывать или использовать по мере необходимости. Менее одаренная от природы способностью решать сложные задачи, она отлично приспособилась к новым для себя обстоятельствам и новым отношениям; ее погружение в бездну сложностей началось с того дня, когда они с Милдред покинули Нью-Йорк. Она прибыла из Бостона специально ради этого путешествия; она была прежде мало знакома с девушкой, собственно, лишь несколько раз мельком видела ее; однако миссис Стрингем достаточно было мимолетных впечатлений, чтобы сделать выводы, так что она без колебаний приняла предложение стать компаньонкой; в итоге она оказалась вовлечена в предприятие, на глазах обретавшее все больший размах. Прошлой зимой в Бостоне молодая дама, о которой она теперь заботилась, впервые обратилась к ней – надо признать, очень тактично – за помощью. Скромная жизнь миссис Стрингем, исполненная приличий, не мешала ей втайне мечтать о том, чтобы выйти за границы привычного мира, однако ей не хватало на это отваги, так что все мечты оставались туманными. Воображение позволило ей уловить исходящий от молодой нью-йоркской дамы аромат тайны и авантюры; несколько месяцев спустя она с удивлением и радостью вспоминала, что мгновенно уловила этот знак судьбы.
В Бостоне у Милли Тил были друзья, впрочем, совсем недавние; она приехала к ним в гости – она заверила, что ищет уединения и покоя, которых Нью-Йорк дать ей не мог. Впрочем, она признавала, что Нью-Йорк мог дать ей многое другое; однако ирония жизни состоит в том, что никакое богатство возможностей не имеет значения перед лицом решающих испытаний или смерти. Бостон казался Милли удачным выходом и возможностью найти необходимую помощь. Миссис Стрингем никогда не забудет первое, столь яркое появление девушки – хрупкой, всегда бледной, с тонкими чертами лица, удивительно, почти болезненно угловатой; на вид ей было не больше двадцати двух лет, сияющие рыжие волосы мгновенно привлекали все взгляды, контрастируя с постоянным трауром ее черных нарядов, выбранных явно намеренно. Однако это был траур на нью-йоркский манер, прическа и стиль нью-йоркские, так что даже потеря родителей, братьев и сестер, почти невыносимое бремя, сокрушившее весь мир девушки, не могла изменить этого; она стала легендой Нью-Йорка – трагедия семьи, романтическое одиночество богатой наследницы, фантастически богатой, поражали воображение. Она была совсем одна на свете, располагала огромными средствами, но для миссис Стрингем главным была сама личность девушки – необычная и привлекательная. Именно странностью своей она завоевала симпатию старшей дамы, увидевшей ее уникальность и гордившейся тем, что она, только она одна, Сьюзан Стрингем, способна понять эту девушку. Сьюзан устроила все так, что почти никто в Бостоне не видел знаменитую гостью, но сама она смогла взглянуть на Бостон. Она видела девушку такой, которой никто не знал ее, но никому не рассказывала об этом. Она не могла объяснить, что чувствовала, – никто не понял бы ее. Миссис Стрингем была уроженкой Бёрлингтона, Вермонт, и почитала этот город истинным сердцем Новой Англии, а самоуверенных бостонцев находила «чересчур южанами», не способными понять серьезные вещи.
Не было лучшего доказательства зародившейся дружбы, чем быстрое взаимопонимание; и очарование города отбрасывало отраженный свет на настроение девушки. Миссис Стрингем тоже обладала своеобразным характером, хотя и не столь ярким; она была прозаически обычной, хотя и весьма достойной; именно эта обыкновенность сделала ее для девушки важной частью Бостона. Старшая дама потеряла сперва мужа, затем мать, с которой жила вместе после смерти супруга; бездетная женщина остро переживала одиночество. Однако ей хватало денег на скромную жизнь: ее имя – Сьюзан Шепард Стрингем – появлялось на страницах лучших журналов; она писала короткие рассказы и твердо верила, что обладает собственным почерком и талантом представлять жизнь Новой Англии, вовсе не ограничиваясь кухней. Сама она кухней не интересовалась, как и многие среди ее знакомых дам; именно к своей аудитории она и обращалась с литературной миссией. Она всегда в глубине души мечтала о литературе, ей нравилось знакомиться с моделями, знаменитостями, в основном иностранными, жизнь которых тщательно описывала; нередко ей доводилось беседовать и с теми, кого она оценивала как пустышек, так как была полна предрассудков; однако все эти люди потеряли для нее значение, едва она оказалась рядом с личностью, по-настоящему примечательной, окруженной ореолом романтики. Именно это увидела она в Милдред – и это заставляло руки ее дрожать от волнения, а перо замирать над страницей, на которую она не осмеливалась занести сведения о новой знакомой. Она словно пережила момент откровения, потрясение, которое вся прежняя утонченность Новой Англии произвести не смогла; она лелеяла маленькие воспоминания и частные детали, внезапные мелочи и признания в памяти и не желала делиться ими; к этому добавилось и чувство моральной ответственности, нечто слишком личное; она тревожилась, что дружба может угаснуть, если не получит нового развития, но боялась испортить все неловким жестом. Она готова была оставить прежние приобретения и связи, бостонские дела во имя новой жизни. «Красивая» фетровая шляпка, в тирольском стиле, с орлиным пером, придавала ее облику уютную простоватость и обстоятельность; она дополнила костюм меховым боа, уверенно балансируя на грани между респектабельностью и скромностью; она почти ежедневно посещала концерты, сохраняла сдержанные и спокойные манеры, регулярно заходила в Публичную библиотеку, собирая нужные сведения; и, наконец, – самое важное – внимательно следила за вымышленными обычно намеками на «любовный интерес» на страницах журналов, а затем осторожно проверяла достоверность слухов. Но не это было теперь главным, истинный интерес вел ее теперь в Нью-Йорк, где можно было найти ответы на два нерешенных вопроса: реальна ли ее надежда на перемену участи и встретится ли она вновь со своей знакомой?
Чтобы найти желанные ответы, она решила подобрать подходящую форму описания ситуации, она всегда прибегала к этому способу, чтобы разобраться с житейскими делами. После двух-трех встреч девушка с загадочным и трагическим прошлым, с волосами цвета старинного золота и траурными одеяниями, не похожими на простые черные платья, традиционные для траура в Бостоне, вызывавшая ощущение, что за хрупким обликом скрывается бунтарский дух и страстная натура, эта необычайная девушка вдруг сказала миссис Стрингем, что никогда не встречала людей, подобных ей. Они вызывали друг у друга равное любопытство – так сильно различались и так остро чувствовали нечто сокровенно общее; простое замечание Милли стало ключевым фактором для ее старшей знакомой; у обеих женщин не было любовных интересов, не было родных, не было желания искать новых возлюбленных; единственное, в чем они обе нуждались, так это в простом человеческом понимании и сочувствии. И тут миссис Стрингем пригодилась профессиональная привычка следить за светскими новостями; ей не пришлось расспрашивать девушку о былых событиях, и при этом она могла без труда догадаться, что та должна была чувствовать. Милли же никогда не читала колонки в журналах и не желала знать, что там о ней рассказывали. Старшая женщина охотно приняла на себя ответственность за развитие их отношений; ей понадобилось узнать как можно больше о том, что могло бы интересовать девушку, которая не склонна была упоминать подробности прошлой жизни или описывать привычки. Миссис Стрингем провела настоящее расследование и пришла к выводу, что девушке не хватает культурных впечатлений. Культура привлекала и ее саму, так что она готова была предложить свежие идеи. Умная женщина отлично понимала, насколько широки ее возможности и где лежат их пределы; она даже встревожилась, что кто-нибудь мог опередить ее и занять место компаньонки при одинокой девушке.