Крылья в багаже
Шрифт:
– Жаль, что хозяин магазина не дожил до нашей поездки, – сказал Фертовский, вздохнул, – я бы хотел поблагодарить его еще раз. Когда я здесь был раньше, имел удовольствие познакомиться с мудрецом лично. Он тогда произнес несколько загадочных фраз, смысл которых я понял только теперь.
– Это касалось твоей личной жизни?
– Практически, да. В тот момент я, конечно, не осознавал, более того, не верил ему. Гадание по руке, пристальный взгляд черных глаз, словно гипноз, необъяснимое ощущение нереальности происходящего, этот магазин – будто маленькая Индия посреди Сейшел, которая, кроме своего колорита и самобытности, принесла с собой свою магию. Я по натуре прагматик, я подвергаю очень многое сомнениям и даже осмеянию. Но после разговора с Кантилалом я хоть и мало понял из его пророчеств, но ушел каким-то просветленным, обрел легкость, ощутил равновесие внутри себя. А еще… желание жить. Жить для чего-то или
– А я – тебя, – она улыбнулась, – кажется, мне не стоит сожалеть, что я не удостоилась услышать предсказания индийского мудреца, ведь я вознаграждена и мне не надо большего. А если в будущем нас ждут какие-то испытания, то я предпочитаю о них не знать. Пусть все идет своим чередом.
– Мудрая моя! – Николай взял жену за руку. – Что тебе купить на память об этом магазине?
– Отрез этой замечательной ткани, смотри, какие переливы и всевозможные оттенки зеленого! А тебе, давай, купим ту самую книгу с фотографиями, что ты так долго крутил в руках?
– Она довольно дорогая, – заметил Фертовский.
– Кроме общих денег у меня есть кое-что, отложенное именно для таких неожиданных подарков. Я хочу купить эту книгу для тебя.
– Я люблю тебя, – прошептал он одними губами.
– Я – тоже! – она подмигнула и отправилась платить за книгу.
После еще одной прогулки по центру столицы островов Надя и Николай вернулись на Маркет-стрит. Магазинчики сувениров, лавочки, но самым замечательным здесь была художественная галерея местного живописца и дизайнера Жоржа Камиля – офорты, акварели, батики. Николай заметно оживился, особенно при виде акварелей. Надя и не подозревала, что ее муж так любит живопись. Хотя фотограф чем-то близок к художнику. Она как-то раз сама назвала Фертовского художником, мастером света и тени, но сказала это, скорее, ради усиления эффекта своих слов, попытки донести свою мысль более выразительно. Однако попала в точку – муж обожал живопись.
Оказывается, он еще в прошлую свою поездку посещал все художественные галереи Виктории, так много знал о местных художниках и их стилях, что Надя была поражена в очередной раз. Здесь ей открывалась еще одна его сторона. А муж тем временем охотно и не без удовольствия посвящал ее в детали живописи Сейшел.
Среди мастеров, занимавших на островах прочные позиции, Николай упомянул Майкла Адамса – сына британского плантатора из Малайзии. Он просто мэр сейшельской живописи. Его пламенеющие полотна привлекают многих зарубежных художников. Они полны игры красок и форм, показывают острова во всем их блеске и порой написаны в фантасмагорической манере. Глядя на них, думаешь о том, какое же счастье жить в этом раю! Адамс создал школу и имеет вполне успешных учеников, многие из которых отошли от фигуративного стиля мэтра. Так Марк Люк, выбравший импрессионизм, использует крупные, широкие мазки, создающие впечатление движения и жизни. Леон Радегонд пишет коллажи. Серж Руйон носит звание фовиста 2 за его агрессивность. Краски сверкают на его полотнах, взгляд художника обращен в большей степени вглубь островов, нежели к берегам. Руйон также и талантливый портретист.
2
Фовизм в живописи характеризуется яркостью цветов и упрощением формы.
Николай с особым удовольствием вспомнил о своей поездке на остров Праслен, где в галерее «Кафе искусств» видел акварель Кристины Гартер. Бывшая учительница рисования в колледже, она предпочитает показывать сцены повседневной жизни: играющих на улице детей, старушку в соломенной шляпке, сидящую на ступеньках крыльца своего дома, беседующих на рынке рабочих. В акварелях Гартер преобладают смягченные зеленые и голубые тона, которые просто дышат красотой и покоем.
– К сожалению, – закончил рассказ Николай, – большая часть сейшельских художников не живет своим искусством, они совершенно не умеют продавать свои полотна. А то, что представлено в обеих галереях, лишь немногое из огромного количества картин сейшельской живописи.
– Откуда ты столько знаешь о художниках, живописи? – не удержалась от вопроса Надя. У мужа прямо глаза горели от восторга. Они вышли из галереи, а он все еще рассуждал о картинах.
– Ну, мне это нравится, – неопределенно отозвался Николай.
– И только? – засомневалась она.
– Здесь, напротив церкви Святого Павла есть чудесный магазинчик сластей, – ушел от ответа Фертовский, – это просто грех чревоугодия. Зайдем? Там свежее домашнее печенье, итальянское мороженое, клубничное и ванильное, местные чипсы, банан и маниока, как раз сегодня
– Ой, как заманчиво! – обрадовалась Надя. – Правда, мне все это противопоказано. Я сама как пирожок.
– Мой любимый пирожок, – он обнял ее за талию. – Так мы идем туда?
Ну, конечно, войдя в магазин, Надя забыла о своих обещаниях, клятвенно данных себе, не злоупотреблять сладким.
Глава 10
Надя проснулась среди ночи. Окно спальни было открыто настежь, лунный свет лился на полупрозрачные шторы, которые, руководимые ветром, вальсировали. Ночь-то какая! На небе, черном, как вороново крыло, меж мерцающих звезд был виден Млечный путь. То и дело слышался приносимый ветром рокот волн. Океан этой ночью бодрствовал как никогда. Волны ударялись о берег, с шипением увлажняли белый песок, откатывали назад, притихшие и смиренные.
Шумели и деревья на ветру, где-то вдруг запела птица, да так искусно, что Надя стояла, боясь пошевелиться – не спугнуть бы. Птица своим тоненьким голоском прямо мелодию выводила, в котором по всем законам музыки был ритм, припев. Интересно, о чем поют птицы? О приходе весны, о тепле? Ну, это в странах, где зима. А здесь, на островах, где не бывает зимнего холода? Они поют о любви!
Наде захотелось увидеть эту чудесную птицу, трели раздавались совсем близко. Накинув на рубашку шелковый халат, Надежда вышла из дома, прислушалась: пение птицы раздавалось со стороны тропинки, ведущей вглубь сада. Она была узкой, петляла между густым и высоким кустарником. В некоторых местах Наде пришлось даже раздвигать ветви руками. Пение птицы становилось все громче. Где-то здесь… Певунья должна быть очень красивая.
Надя раздвинула еще несколько веток и вышла на поляну. Птица так неожиданно замолчала, что Надежда озадачилась: либо она ошиблась и пошла не туда, либо ночная птица просто улетела? Как обидно! Словно упустила что-то важное. Шла, уверенная, что все делает правильно, оказалось – опять неверный ход. Надя развернулась и хотела идти к дому, но что-то зашуршало за ее спиной, да так громко, что она поспешно обернулась. Такого не видела никогда: огромное количество бабочек, целое облако, были необычного изумрудно-зеленого цвета, а кончики изящных крыльев словно обшиты черным ажуром, на котором искрились точки-бусинки. От бабочек исходило желтое сиянье, переходящее в голубые разводы, которые пересекались паутиной переплетенных между собой зеленых нитей. Затаив дыхание, Надя наблюдала за бабочками, они кружились в веселом хороводе, словно крошечные фонарики. Потом вдруг собрались в один светящийся шар, который поплыл по поляне. Не раздумывая, Надежда поспешила за шаром, который с каждой секундой двигался все быстрее, пока не достиг края поляны. Словно в сказке раздвинулись ветви больших деревьев, и Надя с изумлением обнаружила беседку, которая была сплошь увита трепетно тянущимися друг к другу тонкими лианами. Они любовно сплетались в немыслимые узоры, украшенные мелкими цветами.
Шар опять распался на сотни бабочек, которые шумно опустились на крышу беседки, покрыв ее живым ковром своих крыльев и усиков. Надя от восторга ахнула и вошла в беседку.
Внутри на ее стенах горели крошечные светильники, излучая мягкий розовый цвет. В центре беседки находился круглый столик на резной ножке, на нем – подсвечник, свечи, глиняный кувшин, чернильница с пером и клетка с птицей.
«Неужели та самая певунья?» – подумала Надя и обрадовалась. Правда, сейчас птица молчала. Надя, стараясь двигаться бесшумно, подошла ближе. Птица, наклонив набок головку цвета оранж, смотрела на Надежду глазами, которые были словно обведены коричневым карандашом. Оранжевая грудка птицы постепенно меняла цвет к желтому. Крылья имели цвет молочного шоколада, в котором определенным рисунком проглядывали красные перья, более мелкие. Птица смело смотрела на Надю и по-прежнему молчала. Появились сомнения: та ли это птица? А может, в клетке она не поет? Недолго думая, Надя открыла дверцу клетки, предоставив птице свободу выбора. Пернатая, перебирая розовыми лапками с острыми коготками, стала двигаться по жерди, приблизилась к открытой дверце и выскочила на волю. Взмахнула крыльями и, вместо того, чтобы улететь, исчезнуть из виду, закружила по беседке. Тоненькое «фью-ить» раздавалось у Нади над головой всякий раз, когда птица пролетала именно над ней. Надежда взяла со столика кувшин и рассмотрела его – ничего особенного, просто глиняный сосуд, на горлышке орнамент в виде цветов, самых незамысловатых. Чернильница с пером – она явно старинная, отделка изящная, наверное, из какого-то особого камня, на шлифовальных плоскостях, словно тропинки в лесу, заметны витиеватые белые прожилки. Чернильница полная, да и на кончике пера видны следы, словно писали совсем недавно. Но на чем? Ни бумаги, ничего подходящего для письма не видно.