Крымская война. Соратники
Шрифт:
Сент-Арно, напутствуя командира нашей 3-й дивизии, добавил: «Я рассчитываю на вас, принц», на что тот ответил: «Да, господин маршал, я понял, что должен отвлечь на себя часть центра противника. Но помните, что я не могу продержаться более двух часов».
После этого слово взял я и заверил начальников дивизий, что к началу движения в 6.30 утра батареи на плато непременно будут разбиты. Та же участь постигнет и пехотное прикрытие. Особенно я отметил, что моряки понимают меру своей ответственности с учетом недостатка сил, вызванных отсутствием британских союзников. Надо было видеть, как почернел лорд Раглан при очередном болезненном уколе! Кардиган же, который даже в шатре главнокомандующего
Итак, флот подведет к берегу самые мощные корабли и, действуя с малой дистанции, очистит высоты от неприятеля. В иной ситуации, будь войск у нас больше (и опять отравленная стрела в сторону гордых островитян!), мы бы ограничились обстрелом с фрегатов и вооруженных пароходов, назначив главные силы для прикрытия с моря. Но теперь этого мало, тем более что русские не проявляют особой активности на море. Их линейная эскадра по-прежнему отстаивается в бухте Севастополя.
От командира 3-й дивизии требуется проявить осмотрительность и не дать первой линии угодить под огонь наших же корабельных пушек. А это вполне может произойти вследствие чрезмерной горячности авангарда. Маршал согласился со мной, добавив, что без активных и самоотверженных действий флота любые наши действия в этом сражении – да и во всей кампании, если уж на то пошло! – обречены на неуспех.
На востоке, над крымскими горами, первые робкие лучи дневного светила разгоняли предутреннюю мглу. Я наблюдал за происходящим с борта стодвадцатидвухпушечного «Вальми», куда перешел по распоряжению Гамелена. Отряд адмирала Лайонса уже развел пары и двигался в сторону берега. Линкоры нашей колонны, влекомые на буксирах, двигались за ними, склоняясь к зюйду. Впереди шли на веслах барказы, которым было поручено сделать промеры, невзирая на обстрел с берега. За ними, прикрывая гребные суда, следовал «Карадок». Возвышенный берег четко рисовался на фоне быстро светлеющего неба, и, когда стрелки моего брегета показали 6.30 пополуночи, с берега одна за другой взвились три ракеты. Но и без условленного сигнала я видел, что войска пришли в движение и батальоны 3-й дивизии, словно морской прибой, накатываются на берега Альмы.
В ответ с плато одна за другой ударили пушки, и высокие всплески замелькали с большим недолетом до барказов, где матросы уже готовились бросать лоты. Сражение началось».
Крым, Альма.
28 сентября 1854 года.
Прапорщик Лобанов-Ростовский
Местность по берегам Альмы едва ли не идеальна для обороны, в который уже раз подумал прапорщик. Повсюду чахлые купы деревьев и виноградники, позволяющие укрыть стрелков. Будь у них трехлинейки или хоть старые добрые «Бердан № 2», неприятелю пришлось бы завалить русло своими трупами. Впрочем, им и так не поздоровится – если, конечно, все пойдет по плану.
Пехотные батальоны дивизии Кирьякова оттягивались назад. Со стороны французов это должно было выглядеть так, будто русские поддались панике. Пехоцким было назначено отойти за татарскую деревню и там закрепиться – благо узкие улочки и многочисленные вырытые в земле зернохранилища могут служить прекрасными инженерными заграждениями и без того сильной позиции. Все постройки деревни были из типичного для Крыма материала – самана, высушенных на солнце кирпичей из глины пополам с рубленой соломой.
Селение Улуккул-Аклес, покинутое обитателями, подверглось разграблению. Лобанов-Ростовский видел, как стрелки и артиллеристы, ничуть не страдая угрызениями совести, выносили из домишек все, что могло пригодиться на биваке: нехитрую домашнюю утварь, доски, жерди, ковры. Другие обирали сады с виноградниками, наполняя фруктами бескозырки и ранцы.
Батареи стояли на своих местах, частично укрытые брустверами из плетеных туров, засыпанных землей. То одна, то другая пушка с грохотом выбрасывала столб белого дыма и откатывалась назад, зарываясь хоботом в красную сухую землю. Номера наваливались на колеса, поддевали лафет гандшпугами и накатывали, другие банили ствол, прибивали заряд. Бомбардир припадал к прицелу, щурился, подкручивал винт наводки, вскидывал руку. Пальник с тлеющим в железном зажиме фитилем вжимался в затравку, пушка ухала, и черный мячик гранаты летел в сторону неприятеля.
Три батареи 17-й дивизии вяло постреливали по бродам. Еще две бросали ядра по барказам, выползающим на мелководье. За шлюпками строем фронта двигались громады линкоров. Стеньги по случаю боя спущены, мачты торчат кургузыми обрубками. Корабли отчаянно дымят; в бинокль видно, что пушечные порты открыты, высовываются из них тупые рыла орудий. Пока они молчат, обстреливать высокий берег из погонных пушек смысла не имеет. И только колесный шлюп, следующий за барказами, уже повернулся и грохнул по очереди обеими своими пушчонками. Лобанов-Ростовский перевел на него бинокль: на гафеле бизани полоскался «Юнион Джек».
– Это «Карадок», – сказал Великий князь. – Если верить записке, которую передал ваш генерал, здесь три французских линкора, британский «Агамемнон» – вон он, самый правый, – и большой фрегат. Самые лучшие их корабли, все винтовые!
– Как бы этот мелкий англичашка не подпортил нам обедню, – забеспокоился прапорщик. – Выползет сдуру на минную банку, лягушатники и насторожатся…
За линией паровых линкоров виднелись парусные корабли. Шесть махин, каждая на буксире за отчаянно чадящим колесным пароходом. Идут в строю фронта, забирая к норду, в обход винтовых собратьев. «Встанут правее, аккурат на траверзе речного устья, – понял прапорщик. – Что ж, толково. Тогда край плато вместе с батареями и передовыми позициями пулеметчиков окажется в фокусе дуги из… сколько их там? Раз, два три… да, из одиннадцати больших кораблей. Считая по четыре десятка пушек на борт – по плато будет бить пять с половиной сотен орудий. Такой ураган чугуна способен смести любые полевые укрепления».
С моря снова громыхнуло. Ядра с «Карадока» ударили в край обрыва.
– Сейчас пристреляются, – прошептал Николай Николаевич. – Ну, теперь держись…
Прапорщик покосился на собеседника. Высокий, юношески стройный, затянутый в безупречный, без единой складки, темно-зеленый мундир с серебряными эполетами. Форма конно-пионерного дивизиона, которую Николай Николаевич носит с 1850 года. Каску-пикельхауб держит в руке, за спиной. Бравирует, хочет показать свою храбрость под огнем?
Над головой взвизгнуло ядро, Великий князь чуть вздрогнул, но не стал втягивать голову в плечи – прапорщик видел, какого усилия воли ему это стоило.
«Да, Ваше Высочество, то ли еще будет, когда начнется настоящий обстрел…»
Впрочем, надо признать, что августейший гость показал себя лихим воякой. И в Балканской кампании отличился, и при Инкермане пулям не кланялся. И сейчас держится отменно, разве что немного побледнел.
С моря раздался многопушечный рык: головной «Агамемнон» развернулся, ударил залпом. Недолет.
На батареях засуетилась прислуга. Передки подкатывали ближе, ездовые стояли, держа лошадей под уздцы. Скоро придется уходить – и быстро, потому что открыто стоящие на гребне пушки не продержатся и четверти часа под градом ядер и бомб с четырех линкоров.