Крымский Джокер
Шрифт:
— Фу-ух! Холодина — жутко просто! Поехали!
Виктор глянул на озябшую девушку и спросил:
— Что? Так-таки и поехали?
— Угу… И побыстрее!
Водитель, развернув автомобиль, поинтересовался:
— Куда едем-то, барышня?
— На Щорса. К универсаму.
Такси, немного буксуя на гололёде, выехало на трассу, и с приличной для такой погоды скоростью, рвануло в сторону Киева.
Виктор улыбнулся, приобнял Марину и, устроившись поудобнее, стал нашёптывать ей на ухо:
— Ну что, Штирлиц мой любимый? Что видела? Что слышала?
Маринка внезапно горячо и крепко поцеловала его в губы. Потом стёрла с них блёстки от помады, и тихо зашептала:
— Ждали тебя… Человек пять. И с ними женщина вида жуткого. На мою школьную завучку похожа. Та тоже, бывало, как посмотрит — сразу можно трусики обмочить.
— Женщина?.. Странно… Ты ничего не путаешь, кисонька?
Маринка решительно мотнула головой и снова полезла целоваться. Виктор попробовал уклониться, но у него ничего не получилось. Минут пять в машине стояла тишина. Водитель с усмешкой посматривал на ничего не замечающую вокруг парочку в зеркало. «Молодожёны, что ли… Ишь как её разбирает-то!»
Вдоволь нацеловавшись, Виктор и Маринка стали опять шептаться.
— Может, всё-таки у меня поживёшь, Витенька?
— Не могу, Машенька — никак не могу… В Киеве сейчас мне оставаться опасно. Ты глянула, когда ближайший поезд на Симферополь отходит?
— Через час будет проходящий.
— На нём и рвану. Эти уроды никак такого финта не могут от меня ожидать. Пусть они меня ещё год в Киеве стерегут. А я прямо через Стамбул в Нью-Йорк сдёрну. Есть такой рейс из Симферополя, — Виктор нежно посмотрел в погрустневшие карие глаза Марины, и тихонько чмокнув её в носик, сделал успокаивающий жест рукой:
— Спокойно, Маша! Я — Дубровский! — и, чуть потише, добавил:
— Я обязательно вернусь за тобой и Анечкой! Обязательно!
Он крепко обнял любимую девушку, и, посмотрев в её продолговатые глаза, в которых переливались слёзы, понял, что надо спасать ситуацию. Как-будто что-то припоминая, он улыбнулся, и сказал:
— А знаешь… Я ведь тоже один раз хотел подвиг с перешагиванием с окна на окно в общаге повторить. «С той стороны зеркального стекла…» Помнишь, я тебе рассказывал?
Маринка кивнула, прижалась к нему покрепче, и стала гладить его коротко постриженные волосы.
Виктор продолжил:
— Так вот. Тогда у меня день рождения случился. Скинулись мы, и всем студенческим кодляком пошли в ресторацию «Океан». В числе приглашённых на торжество, естественно, я был, Гришин, Розов, Вонипёр и Лось. Лось — это такой уматный здоровенный крендель в очках, но без них он видит слабовато. Практически, вообще не видит. Пришли мы из кабака, само собой, синие. Сурово так подпили, надо заметить… А Лось по ходу пьесы успел очки свои пробычить. Он возле ресторана крикнул для прикола двум дежурившим ментам: «Козлы!». Но они почему-то тему не прохавали и на меня, совершенно невинного, набросились — и давай дубинками охаживать. На Лося даже и не подумали — уж больно он респектабельно выглядит по жизни. Бабочка, бородка академическая, портфель под мышкой — прохфессор, прямо…
Вот когда мы от них сваливали, он свои чичи где-то и уронил. Так что до общаги он рулил, можно сказать, вслепую.
А когда мы возвратились в общагу, пацаны задержались на вахте, и в нашей пятьсот пятой мы с Лосём вдвоём оказались. Ну, достали водяру и стали допивать. Потом он вышел из комнаты зачем-то. По-моему посмотреть, куда народ весь слинял. А меня перемкнуло по-пьяни — и решил я через окно в гости к нашим соседкам сквозануть.
Я, вообще-то, никогда этого не делал по причине роста недостаточного. Гришин и Розов — те высокие дылды — им ничего не стоило схватиться за крюк, перешагнуть с подоконника на подоконник. А я несколько раз пытался, но длины ног не хватало. Но теперь моя решимость сделать это без всякой страховки была крепка, и я, не дожидаясь Лося, открыл окно и стал тянуться рукой к железному крюку, вмурованному в стену. Но у меня ничего не получалось. Более того — нога поскользнулась в чьей-то вчерашней блевотине, и я стал падать. И так я очканул неслабо, что чуть сознание не потерял!
Однако, успел таки уцепиться двумя руками за подоконник. Но вылезти не могу. Просто мёртвой хваткой вцепился в железный отлив и, свисая со стороны улицы, ору благим матом. Тут вваливается Лось. Я начинаю взывать о помощи:
— Лось!! Лось! Помоги, бля! Ща йобнусь!!
А эта дурында слепая вертит башкой, и меня за окном не видит. То есть он слышит, что Корыто где-то поблизости надрывается, но не видит — и всё тут! Я уже чувствую, как руки разжиматься начинают. И уже на реальном ужасе кричу, что есть сил:
— Бля, Лосяра!!! Вытащи меня — я за окном!
А этот слепиздик опять башней крутит, мечется по комнате — ни хера понять не может, откуда это Витёк блажит. Даже в шкаф заглянул, падла! Ну, думаю, финиш мне пришёл.
Но тут на моё счастье в комнату ввалился Димка Розов. Он тут же всё понял, подбежал к окну и втащил меня в комнату. И уже через секунду, я вовсю стал мутузить обескураженного Лося по брюху. Чтоб знал, подлец, как очки терять!
Маринка улыбалась сквозь слёзы, поглаживая руку Виктора:
— Ну, вы, я смотрю, весело время проводили! Вот, чёрт, наревусь с тобой! А что же насчёт последней твоей драки? Обещал ведь…
Виктор тоже улыбнулся.
— Да уж… Было дело!
Он посмотрел на часы, и, обняв Маринку покрепче, стал рассказывать:
— Ну, Деда имени Семибеда, он же Вонипёр, он же Вадик Репинов, ты помнишь…
Так вот — мы с ним примерно одной комплекции. И со мной он как-то лучше общий язык находил, чем с двухметровым Гришиным или огромным Розовым, которого вообще все звали «человек-гора». И бухали мы частенько вдвоём с Дедом-семибедом. И гуляли по студенческому парку, попивая пивко… Дружили, одним словом.
И примерно в это же время Дед, из-за своих комплексов дурацких, записался то ли на «ушу», то ли на какую-то тибетскую борьбу и стал пропадать вечерами на тренировках.
Уж не знаю, чему там его учили, но стал наш Дедок как-то свысока на многих поглядывать. Типа, будешь вякать не по теме, так в башню заряжу — в воздухе переобуешься!
И вот, в один из зимних вечеров, пятьсот пятая наша как всегда выпивала. Дед сидел напротив меня, а я на гитаре что-то бренчал между возлияниями. Ещё и нажраться толком не успели, как Вадик объявил, что я, мол, херово играю, и вообще мне лучше засунуть гитару себе в очко и там пару раз провернуть. Уж не знаю, какая муха его укусила, но терпеть подобные заявления не в моём стиле. Я отложил инструмент и оглянулся. А сзади меня, на тумбочке, стоял лоток со свежими яйцами, которые каждые два дня приволакивал четвёртый наш сожитель Колёк, пахавший по ночам на пекарне. И я, после такого наглого заявления обуревшего Вонипёра, обернулся, аккуратно положил весь лоток на развёрнутую ладонь и метнул Дедугану в табло. Естественно, все его кучеряшки и бородёнка тут же превратились в омлет. Сразу же в ответ он, с каким-то нечеловеческим воем, швырнул в меня большой жестяной банкой из-под кофе, служившей нам пепельницей. Я тут же украсился её содержимым: бычками, харчками, использованными презиками и ещё какой-то липкой гадостью.