Крымское ханство XIII—XV вв.
Шрифт:
За разъяснение вопроса о калге принимался и почтенный автор исследования «О Касимовских царях и царевичах». Он отрицает мнение других ученых, что это звание, равно как и другое, звание нур-эд-дина, есть выдумка Крымских ханов, потому что звание калги, говорит он, еще в 1512 году, т.е. в первые времена существования ханства Крымского, было известно у бухарских шейбанидов, и что тогда уже оно считалось у них учреждением старинным [943] .
Но приводимые им в пользу своего собственного воззрения доказательства не настолько вески, чтобы с ними можно было безусловно согласиться. Во-первых, все данные, на которые ссылается г. В.-Зернов, не очень стары: во всяком случае относятся ко времени после учреждения звания калги Менглы-Гераем. Во-вторых, если принять, что уже факта существования сана калги не у одних только Крымских ханов достаточно для того, чтобы не считать учреждения этого сана в Крыму самостоятельным нововведением, то незачем указывать параллельное явление у бухарских шейбанидов, когда есть факты гораздо ближе. В различных источниках, и притом турецко-татарских, мы встречаем упоминания о том, что в самом Крымском ханстве, кроме калги ханского, существовал калга ширинский, о котором говорит и Гезар-Фенн [944] , и Сейид-Мухаммед-Риза [945] . Один раз о нем упоминается даже и в официальном документе — в грамоте хана Джаны-бек Герая II к царю Михаилу Федоровичу; но тут говорится уже не об одном ширинском калге, а также и о калге манкытском [946] . Несмотря на такой общеизвестный факт, крымские историки однако же не стеснялись отвести сан калги к числу государственных учреждений, впервые созданных Менглы-Гераем I — это что-нибудь да значит: какое-то нововведение да было сделано Менглы-Гераем в престолонаследии. Мы не думаем, чтобы все нововведение заключалось в изобретении нового титула для прежнего, и даже давнишнего, в татарской сановной иерархии сана. Надо полагать, что новое название должно было указывать и на новые признаки, которые хотел на будущее время соединять с прежним
943
В.-Зернов. Op. cit., 11: 416-417.
944
Op. cit., л. 73 г.
945
Семь планет, 231.
946
В.-Зернов, Матер, для ист. Крыма, № 21, стр. 91.
947
Г. В.-Зернов, говоря о калги в своем соч. «О Касимовских царях», ссылается в подтверждение высказанного им мнения о древности этого сана на свою же статью в Трудах Вост. Отд. Импер. Археол. Общ. (Т. IV, стр. 330); а там ничего нет, кроме его собственного о том же предмете заявления, не подкрепленного никакими фактическими, документальными доказательствами.
Как уже выше было нами замечено, господствующий искони у всех тюрков взгляд на право наследования власти тот, что оно переходит к старшему в роде. При многочисленности членов той и другой властвующей династии и при всяких случайностях, следовательно, никогда нельзя с уверенностью указать на кого-либо из них как на законного наследника престола. Теперь, например, мы в любом календаре найдем справку о том, кто будет главой того или другого европейского, династически правимого, государства, за исключением разве беспотомственно угасающих династий. Но если бы мы вздумали хоть приблизительно определить, кто наследует турецкому султану, так это оказалось бы невозможным именно вследствие означенного выше порядка престолонаследия, общего у турок османских с другими народами тюркского племени. С этой традиционной точки зрения учреждение сана калги в Крыму, как особом ханстве, независимом от главного золотоордынского улуса, могло, пожалуй, казаться не более как восстановлением старинного, исконного порядка, ведущего свое начало от самого Чингиз-хана. Но мы и в самой Золотой Орде что-то не замечаем соблюдения какого-либо строгого порядка в заступлении верховной власти, особенно в последнее, крайне смутное время ее существования, не говоря уже о том, что не находим не только самого титула калги, а и какого-либо другого, который бы соответствовал этому последнему в золотоордынской государственной иерархии. Если бы таковой существовал, то крымские историки не преминули бы, наверное, при случае упомянуть о нем. А такой случай представлялся им тогда, когда они трактовали о законоположениях и административных распоряжениях Чингиз-хана. Сейид-Мухаммед-Риза и автор «Краткой Истории», например, касаясь этого предмета, приводят разные титулы, обозначавшие различные государственные звания и должности в империи Чингиз-хана, но о калге ничего не говорит [948] .
948
Семь планет, 42; Кр. Ист. л. 16 v. Тут мы встречаемся еще с любопытным термином, который у Сейид-Мухаммед-Ризы приведен в одном значении, а у автора Кр. Ист. в другом. Первый говорит: «Устройство дел народа, с присовокуплением степени наследника престола и с прибавкой титула "каан" в смысле хана ханов, и улакчин в смысле наместника, вверено было Угэдай-каану». У второго же читаем: «Четырем упомянутым сыновьям своим он (Чингиз-хан) назначил по владению, что по терминологии того народа (татар) выражается словом улакчин. А Угэдай-хану дал титул "киан" в смысле хана ханов и отличил его саном наследника престола». Находящееся у обоих историков слово не поддается удовлетворительному объяснению ни в том, ни в другом значении, ни с татарского, ни с монгольского языка. Даже самый выговор его остается доподлинно неизвестным.
Мы думаем, что вопрос о калге Крымских ханов можно решить следующим образом. Менглы-Герай, убедившись из опыта предшествующих времен в ненадежности коренного тюркского порядка престолонаследия для прочности государственного строя, и даже сам на себе испытавши невыгодные стороны этого порядка, естественно мог вознамериться несколько изменить этот порядок в основанной им династии, в том смысле, чтобы право преемства власти переходило не к старшему в царском роде, а к старшему сыну царствующего хана [949] . К этому могло подвигнуть Менглы-Герая с одной стороны опасение новых смут, которые могли быть произведены претендентами на власть и расшатать едва только сформировавшееся Крымское ханство: мы знаем, что у Менглы-Герая были братья, имевшие своих потомков, которые при случае могли бы предъявить свои права на ханский престол, опираясь на исконные народные традиции. С другой стороны, заранее регулируя порядок престолонаследия, Менглы-Герай, может быть, думал этим несколько ослабить также и вассальную зависимость ханства от Оттоманской Порты, верховенством которой он не мог не тяготиться сам и не предвидеть еще большей тяготы его в будущем для своих потомков. Если бы в данном случае дело шло о простом лишь возобновлении прежде существовавшего государственного учреждения, имевшего особое наименование, то Менглы-Гераю незачем было бы придумывать новый титул для своего преемника — калга. Этот титул придуман им был в своих династических интересах, чтобы запечатлеть им новое учреждение, подобно тому как им же установлено фамильное прозвище Герай для всех членов его царствующего дома. Подобным образом едва ли в силу простой случайности со времени Менглы-Герая же титул султан получает в Крымском ханстве второстепенное значение и совершенно исчезает из легенд на татарских монетах, на которых прежде это слово постоянно являлось в виде высшего эпитета, в таком только смысле, в каком турецкими султанами употреблялись и употребляются титулы хан и хакан.
949
Подобную новаторскую попытку намеревался произвести и турецкий султан Абду-ль-Азиз-хан, готовивший себе в преемники старшего сына своего Юсуфа Изз-эд-Дина; но насильственная смерть султана не дала нам возможности видеть, что бы вышло из этой любопытной реформы.
Теперь остается еще коснуться этимологического значения титула калга. То объяснение, какое дается ему позднейшими комментаторами, Халим-Гераем, Джевдетом и Казембеком, производящими его от глагола — «оставаться», кажется чересчур уже незамысловатым и случайным сравнительно с нарочитой важностью самого сана. Только с большой натяжкой слово можно толковать в смысле выражения «пусть он останется» в применении к той роли, какую играл калга в Крымском ханстве, то и дело участвовавший в походах и набегах и бывавший в отлучке за пределами Крыма, в то время как хан оставался дома. Если такой простой именно был смысл слова калга, как толкуют вышеупомянутые комментаторы, то нельзя не удивляться тому, что ни Сейид-Мухаммед-Риза, ни составитель «Краткой Истории», вообще большие охотники до всевозможных словотолкований, не остановились на его изъяснении ввиду некоторой странности употребления и легкости истолкования этого слова. Кроме того, любопытный факт представляет то, что титул калгане всегда имел такую форму. Еще г. Казембек в предисловии к печатному изданию «Семи планет» в одном месте, давая объяснение слову калга, заметил, что «Дегинь в своей Histoire generaie des Huns ошибочно пишет Kaglegai» [950] . Мы теперь можем утвердительно заявить, что форма Kaglegai для имени калга, встречающаяся у Дегиня и принятая г. Казембеком за простую ошибку, вовсе не есть ошибка, а только вариант, усмотренный Дегинем в тех восточных памятниках, которыми он пользовался для своей истории гуннов. Эта форма — каглыгай,или кагалгай,или кагылгай— встречается не у одного Дегиня, айв самих турецко-татарских исторических сочинениях и в подлинных татарских грамотах. Турецкий историк Фундуклулу иначе не пишет про крымского калгу, как (см. текст оригинала) [951] . В грамотах Крымских ханов также первое лицо после хана постоянно называется, или (см. текст оригинала) [952] . Достойно внимания, что эта форма чаще всего является в наиболее старых документах и, главным образом, в грамотах, писанных от имени самих тех лиц, которые носили титул калги: например, Девлет-Герай-султан титулует себя (см. текст оригинала) [953] , вперемежку с формой (см. текст оригинала) [954] ; точно так же Мухаммед Герай-султан величает себя (см. текст оригинала) [955] ; Ислам-Герай-султан тоже пишется в своей грамоте (см. текст оригинала) [956] ; Фетх-Герай-султан тоже (см. текст оригинала) [957] , и т.д. В позднейших же грамотах начинает преобладать и потом окончательно устанавливается другая, краткая форма: так, например, в довольно большой грамоте хана Ислам-Герая III от 1056 = 1646 года не однократно уже прописано крупными буквами (см. текст оригинала) [958] .
950
Семь планет. XIV, 8.
951
Фундуклулу тарихи. т. I: л. 9 г., 48 г. 181 г., 266 т. 291 г.; т. II; л. 139 г., 285 г. 286 v.; т. IV: л. 6 v., 158 г.? 256 г. и др.
952
В.-Зернов. Матер, для ист. Кр., стр. 11,16,18,19, 31,32,62,61, 68, 81, 118, 136, 117, 148, 149, 232, 231, 261, 262, 306, 473 и др.
953
Ibid., 31, 32 и 34.
954
Ibid., 33.
955
Ibid., 118.
956
Ibid., 228, 213, 260, 261, 262.
957
Ibid., 289.
958
Ibid., № 405. стр. 260—261.
Откуда же взялось слово, и какое можно дать ему толкование, соответствующее тому значению, в каком оно употреблялось, как сановный титул? Мы не знаем хорошенько, как оно выговаривалось писавшими его, но в этом своем начертании его ближе всего производить от глагола — «быть вбиту, вколочену, утверждену», страдат. формы от (см. текст оригинала). Следовательно, должно быть переведено: «пусть будет вколочен, утвержден». Но с этим значением оно еще менее подходяще, нежели слово — «пусть останется». В таком случае лучше уже считать обе формы и тожественными, допустив тут свойственную татарскому языку вставку гортанного звука в средине слов, как, например, мы это видим в слове — «лук», «свинец, пуля», Судак и Суджук.
Такая двоякая форма одного и того же термина и колебание в употреблении той и другой дает нам, в связи с некоторыми историческими обстоятельствами возникновения самого термина, повод предполагать в слове калга не чистую тюркскую природу, а иноязычное происхождение. Нельзя отрицать того, что Менглы-Герай явился в своем роде новатором, взявшись образовать из Крымского удела совершенно особое ханство под властью своего дома, окончательно порвав всякие связи с прежним главным татарским центром. Для этого ему нужно было локализовать самый государственный строй основанного им ханства, придав местный колорит тем учреждениям, которые остались в нем по традиции от прежних времен процветания Золотой Орды. Колорит этот сообщался влиянием другого центра, к которому теперь поневоле пришлось тяготеть Крыму, а именно влиянием Оттоманской Порты: ее порядки должны были на первых порах стать образцом для вновь организовавшегося ханства. Нам думается, что и титул калгазанесен Менглы-Гераем оттуда же и есть не что иное, как калифэ— «преемник, виварий» и т.п. Этот термин, более известный нам как титул главы всех правоверных мусульман, издавна пользовался таким обширным применением в чиновной иерархии Оттоманской Порты, что и там параллельно образовалась из него другая, вульгарная форма калфа,которая и по выговору, и по начертанию совершенно обособилась от своего первообраза, употребляющегося в своем чистом виде только для обозначения тех исторических лиц, которых называют калифами, а также и для титула турецкого султана, как духовного владыки всех верующих. Турецкое калфаозначает «ближайшего подручника, преемника, заместителя, кандидата», как раз то самое, что заключается и в понятии татарского видоизменения этого слова — калга.Фонетическая возможность такого преобразования заключается в несвойственности звука фтюркским языкам, вследствие которой крымские татары до сих пор заменяют его обыкновенно звуком пи би говорят, например, Кэпэвместо Кэфэ, бариштатвместо форштадт,и т.п. Иногда же фзаменяется у них в чужих словах гортанным х:например вместо фундаментговорят хундамен,вместо полфунтаговорят пулхунт,и т.п. Занесенное на крымскую почву и включенное Менглы-Гераем в число официальных терминов турецкое калфасразу же могло быть татаризовано и, по закону гомопимии, вогнано в чисто татарскую форму, мало-мальски подходящую по своему значению к этому чужеязычному и несколько тяжелому для выговора слову.
Менглы-Герай-хан в вопросе о престолонаследии, по случайному стечению обстоятельств, сошелся с своим современником и сюзереном, турецким султаном Баязидом II (1481—1512), который также под конец своего царствования был озабочен обеспечением престола за старшим любимым сыном своим Ахмедом против властолюбивых покушений младшего, Селима, который, однако же, в конце концов добился-таки своего и сел на трон, свергнув отца, прежде чем этот успел передать его Ахмеду. Подобным образом и нововведение Менглы-Герая не привилось как следует: после его смерти народная традиция опять вступила в свои права, и калгастал в народном, ходячем представлении не тем, чем он должен был быть по замыслу Менглы-Герая, создавшего этот сан и титул.
В связи с заботами султана Баязида о передаче власти своему сыну Ахмеду находилось, между прочим, одно административное мероприятие Оттоманской Порты, коснувшееся и Крыма. Отношение к нему Менглы-Герая обрисовывает нам личность последнего и обнаруживает политику его, которой он держался в качестве вассала Порты. Чтобы очистить для Ахмеда путь к трону и устранить соперничество других его братьев, Баязид разослал их в разные, более или менее отдаленные от столицы, провинции в качестве своих наместников-правителей. На долю одного из них, а именно Мухаммеда, пришлось отправиться в Крым. Это отправление могло быть еще мотивировано тем, что присутствие султанского сына в новоприсоединенной области должно было сильнее способствовать бесповоротному слиянию ее с Оттоманской Державой.
В турецких источниках нет точного указания на время, когда состоялось назначение шахзадэ губернатором кафского виляйета. В наших же памятниках первое известие о его прибытии в Крым сообщает Менглы-Герай в своих ярлыках к великому князю московскому. В ярлыке от 5 октября 1495 г. Менглы-Герай пишет: «К салтану Баязиту грамоту писал еси, к нам прислал еси. Мы ту грамоту к салтану послали… И мы к салтану своего человека послали, отвестья просили, от салтана к нам отвестья бывали: сына к вам ныне своего посылаю,а то дело (о котором хлопотали великий князь Иван Васильевич и Менглы-Герай) сыну моему Махметюприказано, с тобою поговоря, как ты просишь, так бы тебе доспел. Ныне салтанов сын пришол,и говорили есмя» [959] . В другом ярлыке около того же времени сообщается: «Приехал турского сын к нам, приказывал: дяди моего царева брата Ивана человек его пришол здоровие его полное сказати… А наперед того Костянтин (Малечкин, русский посол) ездил к кафинскому князю и корешовался с ним [960] , и нынеча тебя посылаю, поеди. И турского сын, твое брата моего здоровье полное слышевши, обрадовался» [961] . С той поры великий князь пересылался особо с султаном и с сыном его. В 1496 году великий князь наказывал Ивану Звенцу, на случай если бы Менглы-Герай стал пенять на неприсылку ему красного кречета: «И князю Ивану молвити: одны, господине, ныне прилучилися у великого князя два кречята красные, и он их послал к турецкому султану да к сыну его, занже, господине, от государя моего впервые к ним поминки».В том же году, читаем в Делах Крымских: «послал князь велики к турьскому салтану Баазыту да к сыну к его в Кафу посла своего Михаила Андреевича Плещеева» [963] . После этого обмен посольств и грамот между Москвою, Крымом и Стамбулом учащается. Документальные памятники этих сношений дают нам более подробные сведения о положении султанского сына в качестве правителя кафского виляйета, а также об отношениях его и самого султана к Крымскому хану, равно как выясняются воззрения этого последнего на тогдашнюю международную политику.
959
Сборн. Имп. Рус Ист. Общ, XLI: 230—221.
960
Филологи объясняют значение глагола карашеваться в смысле «приветствовать, целоваться». Но неверность такого толкования очевидна из ярлыка. У турок и татар вообще нет обычая при свидании целоваться, а в частности таковая фамильярность немыслима была между турецким царевичем и русским послом Костей Малечкиным. Глагол карашеваться, или, ближе к корню, корешоваться, очевидно, выработан из турецко-татарского глагола кормак, гормек — «видеть», от которого есть производная форма — корюшмак, горюшмек, имеющая значение взаимного залога: «видеться», но только уж никак не «целоваться».
961
Ibid., 221—222.
963
Ibid., 231.
27 февраля 1498 года возвратился Михайло Плещеев из своей миссии и привез с собой разные грамоты, в том числе несколько грамот от султана Баязида. Турецкие подлинники последних, к сожалению, не дошли до нас.
Каковы бы ни были соображения, которыми руководствовался султан Баязид при назначении сына своего правителем кафской провинцией, или «вотчиной», как она названа в переводе грамоты султанской [964] , сын этот был молодой юноша, и ради этого к нему был приставлен дядька. Султан Баязид пишет великому князю Ивану Васильевичу: «А нынеча коли твои люди придут к нашему Порогу с правым сердцем и Кафу и в иные земли, ино у меня в Кафе сын мой Могомет султан да с ним дядкаего, и яз есми имприказал накрепко», и т.д. [965] . Не имея в руках подлинника, трудно с точностью сказать, что это был за дядька такой: обыкновенный ли воспитатель султанского сына, называемый по-турецки — ляля,или это был какой другой, нарочитый приставник. Важно тут то, что этот дядька разделял с своим юным принцем его полномочия, как это выходит из слов грамоты: «яз есми имприказывал», а не «емуприказывал».
964
Ibid., 243.
965
Ibidem., 245—246.