Крыша. Устная история рэкета

Вышенков Евгений Владимирович

СПИСОК

Тем же летом Малышев распространил по городу среди угонщиков и воров список значимых людей, чьи автомобили нельзя было трогать. Один из листков этого списка случайно сохранился. Он настолько вытерт временем, что на нем читается лишь часть номеров автомобилей и имен владельцев (орфография и пунктуация сохранены):

«Малышев 33—44 ЛД коричневый мерен

Мороз Саша (Терминатор) 56—37 ЛД девятка светлая

Ростовский Гена 40—24 ЛД БМВ синяя 7ка

Беляев Леня (Пыня) 30—37 ЛД девятка белая

Квакин 42—40 восьмерка синяя

Тюменцев Вася 20—17 ЛД опель вектра

Быстров Леня и Сниток 90—99 ЛД нисан патруль (белый) с кингурят-ником

Каспаров Леня 11—91

ЛД шестерка светло-серая (гор. морг Мечникова)»

ФЛАГМАНСКИЙ

До самого конца 80-х в пятидесяти метрах от Ленинградской государственной академической капеллы имени Глинки располагался бесплатный общественный туалет. В общем-то общедоступных мест гигиены было много, но этот туалет был особенный. Горожане его называли «флагманский». Он был самой чистой народной уборной в СССР.

Дело в том, что десятилетия в Нахимовском училище жила традиция — проштрафившихся учащихся отправляли драить гальюн к Певческому мосту. Вспоминают, что для шика курсантами применялись даже шампуни.

Традиция прервалась к 1990 году. Туалет прибрали себе «тамбовские», и он стал платным. Его присмотрел Геннадий Петров, в трудовой книжке которого тогда значилась должность — бригадир бригады туалетчиков Московского вокзала.

Какое-то время спустя на стене дома по Мойке, рядом с капеллой, появилась табличка: «Ближайшие туалеты находятся по адресам: Садовая, 15; М. Конюшенная, 12; Невский, 20; наб. Фонтанки, 40».

СЛИЯНИЕ И ПОГЛОЩЕНИЕ

В организованной преступности начала 90-х был, по большому счету, только один принцип: кто сильнее, тот и прав. Он прямо противоречил идеологии воров, которые всегда говорили, что судят по совести, по правде, по-людски. Ни «тамбовские», ни «малышевские» не собирались считаться с блатными традициями и даже не особо ими интересовались. Ленинградские воры старой школы, в свою очередь, не смогли приспособиться к новым условиям и так и продолжали шарить по карманам и играть в буру на деньги. Ситуация в Москве и некоторых других регионах России развивалась иначе. Там воры пересмотрели свои законы таким образом, чтобы и в меняющемся государстве не утрачивать свой авторитет. Они стали играть если не главные, то важные роли в преступных сообществах. Их не смущало даже то, что они становились богаты, что шло вразрез с основными правилами блатной жизни. Одной из важных их функций было ведение переговоров с партнерами и коллегами, в том числе и из других городов. Они не понаслышке знали воровские заповеди и, когда нужно было «решить вопрос по понятиям», апеллировали к ним в каждом предложении. И Кумарин, и Малышев в диалоге с ними чувствовали себя неуверенно. Они стали искать связей в мире блатных.

Больше чем за 20 лет до этого, в 1968 году, в Свердловск развлечься приехал молодой торговый работник Валерий Тюрин. В гостинице «Юбилейная» на проспекте Ленина он обыграл в карты богатого дельца, а тот не захотел отдавать деньги. На первом этаже гостиницы, в ресторане «Кедр», каждый вечер собирались блатные. Тюрин обратился к ним за помощью, и один из них, Валерий Курченко, вызвался получить его долг за небольшой гонорар.

В начале 1988 года Курченко приехал в Ленинград с бригадой карманных воров и случайно сошелся с центровым со странным прозвищем Флюгарка, оказавшимся родным братом Валерия Тюрина. Когда Кумарин стал искать знакомства с кем-то из воров в законе, ему представили Валерия Курченко в кафе «Север», где Тюрин работал барменом. Кумарин попросил его стать при нем советником, своеобразным юрисконсультом, чтобы иметь возможность общаться с московскими ворами по понятиям. В качестве встречной услуги он обещал дать прикрытие карманникам. Курченко, как и все воры, оказался прекрасным рассказчиком. Все, что он знал о профессиональной преступности в СССР, казалось молодым еще спортсменам потусторонним миром, и любую байку

они слушали с неподдельным вниманием. Тем паче они понимали, что рано или поздно окажутся в тех местах, о которых поведывал им Курченко. Он часто повторял шутку 30-х годов: «ДОПР не тюрьма, не горюй, товарищ». На поведение спортсменов это никак не влияло, понятия они, само собой, не усвоили. Они воспринимали Курченко исключительно как источник полезной информации.

При Малышеве роль советника выполнял Владислав Кирпичев.

Их познакомил будущий подельник Малышева Андрей Берлин, который, в свою очередь, оказался с Кирпичом в одной психиатрической лечебнице, где они оба «косили» под невменяемых, чтобы не оказаться на зоне.

Кирпичев быстро приспособился к работе со спортсменами и, не ограничиваясь ролью дипломата, сам создал небольшую бригаду и активно занялся получаловом.

В качестве переговорщика ему не было равных. В «Пулковскую» как-то приехали москвичи, у которых Малышев и компания украли несколько вагонов сахара. Кирпичев долго молчал, а Малышев, не имея ни одного веского аргумента в свою пользу, стал включать дурака. В конце концов москвичи не выдержали, и один из них достал из портфеля документы, положил на стол и обратил внимание на подписи и печати. И вот здесь вступил Кирпичев. Он ухмыльнулся и сказал дословно: «Не знал я, что здесь дипломированные юристы собрались. А зачем мы разговариваем, давайте 02 позвоним, там нам все и объяснят»,— после чего говорил только он и вопрос решился в пользу Малышева.

В другой раз к Малышеву прибыла делегация столичных воров во главе с сыном Япончика, Витей Калиной, с предложением поучаствовать во всесоюзном общаке. Александр Иванович ошеломил их, заявив, что он спортсмен и своим в трудную минуту поможет сам. Кирпич и тут не растерялся, вспомнив, как один вернувшийся с фронта в звании капитана вор примирил воров-фронтовиков и воров-ортодоксов, сказав, что нет смысла противостоять друг другу, а «главное, быть человеком и не толкать фуфло».

И Курченко, и Кирпичев, попав в новую среду, продолжали чтить авторитетов предыдущего поколения. Оба время от времени с трудными вопросами приходили на поклон к старику Берлу.

Валерий Курченко

В конце 80-х я работал вместе с Кумариным и его ребятами. Не столько он, сколько его молодежь хотела у нас совета, как им поступить в спорном вопросе. Мы растолковывали, мы же были как военспецы царской армии после революции.

Девяткино было уже при мне, а я еще тогда говорил, хотя тесно общался с Лукошей, что Малышев был прав. Надо было «ворку-тинским» дипломатию включать. Не захотели, вот их и проткнули. А то что Бройлер погоны в детстве носил, так что ж с этого?

К 1990 году у Кумарина было уже под пятьсот человек — из Тамбова, конечно. Конечно, из Воркуты. Из Рязани. Чуть позже Ледовских привел Василия Владыковского, а к нему примкнул Колчин с «брянскими».

У Малышева было меньше, но к 1991 году он набрал силу в тысячу человек. Не меньше.

С Феоктистовым всегда были кавказцы — Исмаил, Нахаленок — Кап-ланян, но он к 1990 году сдуваться стал. Я слышал, как он дрался с Васильевым, но то, что его как-то ударил Рыбкин,— это я видел, да и Миша Резаный на него шипел.

А вот Васильев бригады не имел. Он всегда сидел в ресторане «Садко» вместе с Сашей Лачиным, которого позже убили, таким боксером — Мишей Середой, который в ресторане «Океан» на воротах стоял. Потом был у него Андрей Татарин, ему потом голову отрезали. Но больше вокруг Васильева всякие дельцы-евреи крутились. Он как будто бы дудочку волшебную имел, а они его слушались.

Когда дело доходило до жаркого, то Васильев обращался за помощью к другим. Мы сидели также часто в «Садко», потому что там за стойкой жена Валеры Ледовских работала. Как-то ко мне подходит и вдруг говорит: «Я, дядя Валера, с тобой». Я ему: «Сергей, ты же сидел криво — был дневальным ШИЗО. Зачем тебе? Что случилось?»