Крысиная башня
Шрифт:
Кто-то врезался в высокие ножки барного стула, на котором сидел Мельник. Он наклонился, уверенный, что это снова чей-то ребенок, но вместо детского лица увидел крохотные глазки, уродливую морду и высокую шапку с острым верхом. Шуликун оскалился, показывая острые кошачьи зубки. Мельник обернулся и увидел, что шулику-нов в «Мельнице» много. Они скакали между столиками, дергали посетителей за полы. Один держал в руках сковороду с мерцающими красным углями. Он встряхивал сковородой, угли взлетали вверх, искры фейерверком летели во все стороны, люди за столиками смеялись и аплодировали. Шуликун потряс барный стул и зло оскалил зубы. Мельник вскочил на ноги, человек рядом с ним засмеялся и стал показывать
Людей в кафе становилось все больше, и все больше становилось шуликунов. Все чаще звучал короткий, отрывистый, громкий смех.
Острые зубки впились в ногу Мельнику, он ударил каблуком наугад и едва не попал по той девочке, что сидела на полу, когда он пришел. Шуликнун зло оскалился, показал на Мельника пальцем, его островерхая голова осуждающе покачалась из стороны в сторону. Отец девочки, молодой высокий парень, вскочил из-за стола и ударил Мельника кулаком в лицо. Удар был такой неожиданный, что Мельник не успел увернуться. Он пролетел сквозь толпу под смешки и редкие аплодисменты и ударился о стол, а когда поднял глаза, увидел, что за столом сидит всего один человек — женщина с фотографией Сережи. Она смотрела на Мельника пристально, не мигая, и он вдруг понял, что она очень молодая — ей не было еще тридцати, хотя выглядела она старухой.
Мельник встал и вернулся к стойке. Александра вышла в зал с мокрым полотенцем в руках и схватила за шкирку первого попавшегося шуликуна. Когда он пытался боднуть ее острой макушкой, хлестко оттянула полотенцем по ушам. Шуликун затих и обмяк, его лапки безжизненно свесились вдоль туловища. Александра распахнула заднюю дверь и выкинула мелкую тварь в сугроб. Второго выпихнула коленом под зад. Одного за другим Александра выгоняла шуликунов прочь. По мере того как их становилось все меньше, редела и толпа. Люди расходились, разочарованно опустив головы. Кафе пустело. Расплачиваясь и бросая скомканные салфетки в тарелки с объедками, люди медленно текли к выходу.
— Может, автограф возьмем? — спросила мужа молодая женщина с плохо вымытыми волосами. На руках у нее сидел чумазый мальчишка, еще один, постарше, цеплялся за ее свитер, чтобы не потеряться в толпе.
— Возьми, — хрипло ответил муж, почесывая ногу сквозь растянутые спортивные штаны. — Хотя мне старикан больше понравился.
— Думаешь, скоро выгонят? — спросила жена.
— Черт его знает. Может, дальше пройдет. Так что возьмем на всякий случай.
Они разговаривали, стоя возле Мельника, будто возле экспоната в музее восковых фигур. Муж пошарил в кармане своих штанов, достал измятый лист бумаги и шлепнул его на стойку перед Мельником.
— Пиши давай, — требовательно сказал он.
Мельник вспыхнул от ярости, но из-за детей сдержался и покорно расписался на грязном клочке.
Семья ушла, в кафе не осталось никого, кроме Мельника, Александры и женщины с фотографией Сережи.
Мельник посмотрел на мясо, которого в тарелке осталось довольно много. Спиной он чувствовал пристальный взгляд женщины, и, хотя есть ему хотелось очень сильно, а мясо выглядело аппетитно, кусок не лез в горло. Чтобы не сидеть над тарелкой просто так, Мельник подобрал со стойки забытую кем-то книгу. Она была маленькая, в бумажной серо-зеленой обложке с изображением молнии над ведущим в никуда шоссе. Корешок был переломлен, и книга раскрылась посередине. «You see, — прочитал он, — I am the only one of us who brings in any money. The other two cannot make money fortune-telling. This is because they only tell the truth, and the truth is not what people want to hear. It is a bad thing and it troubles people…» [5]
5
«Понимаете
За спиной послышались легкие шаги — женщина с фотографией Сережи ушла из «Мельницы». Теперь никто не смотрел Мельнику в спину, но у него все равно не получилось доесть.
Автобусы подъехали к парку. Толпа перед оградой стала еще больше. Люди посмотрели первую серию шоу и новости, в которых обсуждались убийства. Теперь они хотели видеть все собственными глазами.
Медиумы медленно двигались сквозь толпу. Ассистенты — крепкие мужчины в темных футболках — отодвигали в сторону поклонников. Мельник шел последним. Женщина с фотографией Сережи рванулась к нему сквозь толпу, проскользнула под рукой ассистента и упала на колени, вытянув перед собой руки, в которых держала свою картонку. Ее обветренные, растрескавшиеся губы что-то шептали. Мельник отстранил от нее ассистента, наклонился и услышал, что она говорит:
— Помогите! Пропал. Полгода нет. Никто не может найти. Никаких следов. Я с ума схожу. Где он? Его мучают? Скажите мне! Скажите мне! Скажите! Я знаю, что он жив. Ему плохо? Скажите!
Шепот перешел в крик. Фотография упала на землю, две иссохшие руки вцепились в руки Мельника. Сразу три оператора, протиснувшись сквозь зевак, снимали неожиданный эпизод.
— Я ничего не могу, — сказал Мельник. — Я не ищу людей по фотографиям. Я хочу помочь, но не знаю как.
— Ты врешь! — зло выкрикнула она и вскочила на ноги — Ты просто не хочешь! Тебе плевать на меня! Его мучают там, а ты ходишь мимо меня в своем красивом пальто!
Она плюнула Мельнику в лицо и бросилась к нему, целясь в глаза скрюченными пальцами, тонкими, как когти большой птицы. Мельник раскрыл объятия, и она, не ожидая этого, упала к нему на грудь. Он обнял ее и стал качать, успокаивая. Люди в толпе глазели на кликушу, некоторые с состраданием, некоторые — смеясь.
Мельник и женщина обнимались, их тела прижались друг к другу плотно, словно были телами влюбленных, которым предстояла разлука.
Женщина что-то шепнула. Камера уловила едва заметное шевеление ее подбородка, но разобрать сказанное слово было невозможно. Казалось, и Мельник не должен был расслышать: слово ударилось в его грудь, запуталось в тяжелом драпе пальто — но он услышал.
— Жив, — сказал он, отстранил от себя женщину, поднял с земли картонку с фотографией мальчика, бережно отряхнул ее и протянул в сторону руку. Кто-то из зрителей тут же вложил в нее ручку, заготовленную для автографов. На обратной стороне картона Мельник написал несколько слов. Его движения были размашисты и злы. Кончик стержня утопал в мягком картоне, оставляя глубокие борозды. Мельник был очень красив в эту минуту, его синие глаза сверкали, сильные плечи расправились, он даже как будто вырос и поднялся над толпой.
Закончив, он нашел глазами полицейского и отдал ему картонку, сказав:
— Он держит ребенка в доме. Дом бревенчатый, старый. Рамы на окнах двойные, покосившиеся, с облупленной краской. Грязные окна и стекла плохие, волнистые, через них все искаженное — знаете? Перед домом… слово забыл… низкий забор из тонких реек… палисадник! Без цветов, конечно, там трава высокая. Сейчас желтая, стебли поникли от дождя. Такие безобразные гнилые шалашики. Во дворе сарай, собранный из чего попало: доски, железные Щиты. Три были когда-то ярко покрашены: в синий, желтый и красный. Но теперь краска пошла струпьями.