Крысиная башня
Шрифт:
— Но неужели нельзя…
— Можно. Если хочешь — попробую. Только в комнате не должно быть никого. Вон пошли все.
Эльма осталась в комнате одна. Камера подсматривала за ней из коридора. Свет погас, зажглась массивная свеча. Шепча и отплевываясь, со свечой в руке, Эльма подошла к сидящей у зеркала кукле, схватила ее когтистой рукой, унесла к столу, встала, закрыв спиной. Дрожал свет свечи, раскачивалась цыганкина голова, словно крылья, взлетали над столом ее острые локти. Потом Эльма задула свечу, включила свет и, выходя из комнаты, небрежно кинула
— Все. Ушел он.
Кукла лежала на столе в странной позе. Она была похожа на человека, у которого только что отняли жизнь. Оксана плакала на кухне и отказывалась зайти и убедиться, что все в порядке. Ей было очень страшно.
Следом в квартиру зашел Соколов. Он взял ее за руку, взглянул ей в глаза и улыбнулся мягкой красивой улыбкой. Оксана немного успокоилась. Ее грудь перестала судорожно вздыматься, из глаз исчезла тревога, на губах заиграла легкая улыбка.
— Пойдемте, взглянем на куклу, — сказал Соколов — Ничего не бойтесь, я буду с вами.
Он взял ее за руку, как ребенка, и вывел из кухни. Оксана послушно пошла, вытирая ладонью мокрые от слез щеки. В комнате Соколов взял куклу в руки, и Полине снова показалось, что она живая.
— Нет, — Соколов покачал головой, — кукла ни при чем. Где она у вас сидела? Здесь?
Он подошел к зеркалу и усадил принца на место, придав ему в точности такую же позу, в которой кукла сидела прежде.
— Кукла ни при чем. Если где-то в этой квартире и живет призрак вашего мужа, то это место — в вашем сердце.
Он осторожно дотронулся ладонью до груди Оксаны, и она положила сверху свою руку, будто хотела задержать снимающее боль прикосновение.
— Боль вашей утраты так велика, что вы сами себя наказываете. Именно вы вызываете все эти бури вокруг себя.
— Но кукла, шаги, голоса…
— Любому явлению человек должен найти подобающее объяснение. Если точного знания нет, мы начинаем опираться на свои представления о жизни. Кукла показалась вам подходящим объектом, и вы начали проецировать свою энергию на нее.
— Так, выходит, я сама…
— Только не спешите себя винить. Не каждый человек способен справиться с горем в одиночку, а вы остались совсем одна. Теперь боль уйдет, поверьте мне, я помогу. Чувствуете, как она исчезает? Вот сейчас станет совсем легко. Ну?
Женщина стояла, не шевелясь, ее глаза были закрыты, из-под закрытых век текли слезы. Потом она справилась с собой, кивнула и опустила руку. Соколов тут же отнял пальцы от ее груди.
— Ну вот и хорошо. Теперь ваша жизнь пойдет совсем по-другому. А куклу берегите, это очень красивая кукла. Тем более — подарок близкого человека.
— Так почему ты это смотришь? — спросил Кирилл, подходя к стойке.
— По-прежнему не твое дело, — ответила Полина.
— Ну и ладно, — он пожал плечами. — Только я вчера все равно проводил тебя до дома, хоть ты этого и не видела.
— Дурак, — ответила она.
Именно история с куклой все перевернула. Мельник заглянул в голову Насти, но сразу понял, что не увидит
Голоса в его голове заволновались и загудели, когда он потянулся к Оксане, они приветствовали ее и звали присоединиться к себе. Мельник едва не оглох. Полный отчаяния голос женщины был так громок, что от него мучительно захотелось избавиться. Он эхом отозвался в теле Мельника, будто его черное пальто было стенами башни, внутри которой царила пустота. Захлопала, едва не сорвавшись с петель, ставня где-то внизу. Завыл ветер в заснеженных полях. Впервые, не заходя в «Мельницу», Мельник почувствовал себя перенесшимся в тот мир, где царил холодный телевизионный снег и где жила в заточении его ярость.
Крыса проснулась, метнулась из угла в угол. Серебристая шерсть блеснула в свете луны, острые коготки царапнули Мельнику сердце. Голоса завывали, смешиваясь с холодным стоном метели. Мельник почувствовал ярость.
Оксана жалела себя. Жалость разрослась до таких пределов, что превратилась во всепожирающее существо, которое начало управлять ее жизнью. Зародилось это существо в тот момент, когда у Оксаны умер муж. Она так долго горевала, что совсем перестала заниматься сыном и безвозвратно упустила своего избалованного нежного ребенка. После гибели сына страдание усилилось. Она стала чувствовать себя жалкой, к ней потянулись жестокие, жаждущие самоутверждения мужчины, которые уходили, взяв все, что им было нужно. Помочь ей было невозможно, и это злило Мельника больше всего. Серебристая крыса метнулась из угла в угол, мелькнул на фоне каменной стены яркий розовый хвост.
После съемок Мельнику стало особенно холодно. Но в этот раз кроме холода Мельник чувствовал в себе что-то еще — уверенность и силу, которых не было раньше. И держать сердце Саши ему стало легче.
Айсылу ждала его возле дома, в котором снимали программу. Она взялась ухаживать за ним, как за сыном, и отговорить ее было невозможно. Она говорила:
— Что ты, улым? Почему мне тебе не помогать? Не для тебя делаю — для себя. Так мне спокойнее.
Они шли к метро, Айсылу тихо рассказывала:
— Иринку ждать не будем сегодня. Не придет Иринка. Встреча у нее. Сама мне сказала. Молодая девочка, пусть сходит. Семью ведь надо. Деток.
Что-то встревожило Мельника в словах Айсылу. Он слышал тихий голос Иринки с мягким южным акцентом, видел блеск ее огромных глаз, и в животе его возникло ощущение, будто кто-то провел медиатором по туго натянутым струнам. Крыса в башне высунулась из темного угла и принюхалась, суетливо водя подвижным носом.
— Что, улым? — спросила чуткая Айсылу.