Крысиная башня

Лебедева Наталья Сергеевна

Отец выглядел растерянно. Он взглянул на ее волосы в своей руке и поспешно стряхнул их, будто избавляясь от улик. Потом шагнул к ней, а она дико взвизгнула: «Не подходи!» — и отбежала назад. Истерично загудели автомобили — она теперь стояла посередине дороги, машинам горел зеленый.

Серебристо-серая легковушка резко дернулась влево, чтобы не сбить человека, и ей в борт стукнула большая желтая «Газель». Теперь Мельник больше не мог видеть девушку, зато хорошо видел отца. Тот стоял на месте и внимательно смотрел на сына. Лицо его было бледно. Сердце Мельника упало. Ему было так страшно, как не было никогда в

жизни. Отец отвел глаза. Теперь он смотрел туда, где раньше была его девушка.

Машины замерли. Проезжающие мимо осторожно пробирались по оставшейся половине полосы, двумя колесами выбираясь на встречку. На лицах стоящих на той стороне дороги людей читался ужас.

— Скорую! — раздался из-за машин голос отца. — Есть тут поблизости таксофон?! Вызовите скорую!

Он кричал так громко, что голос его перекрыл шум проспекта, и Мельник отчетливо слышал каждый звук.

Загорелся зеленый, Мельник ступил на зебру. Ему было страшно, но он обязан был увидеть то, что сделал.

На асфальте была кровь, и водитель серой машины, выбравшись через пассажирскую дверь, стоял, обхватив руками испуганное лицо. Девушка лежала лицом к микроавтобусу. Отец стоял перед ней на коленях, спиной закрывая ее от посторонних глаз. Словно почувствовав, что сын стоит рядом, он обернулся и беззвучно шепнул ему: «Жива. Все хорошо. Иди». Но в глазах его стояли слезы.

Мельник узнал потом от отца, что травмы не были серьезными, но случилась другая, более страшная вещь: Мельник свел ее своим криком с ума. С тех пор он начал видеть ее во сне. Черты остались прежними, но блуждающий взгляд и странно скривленные губы делали ее лицо некрасивым и отталкивающим.

Он не знал, у кого просить прощения: у отца, у матери или у Бога, в которого не очень верил. Он не знал, как это исправить и можно ли исправить вообще. Все, что он мог сделать, — установить себе несколько правил, которых с тех пор неукоснительно придерживался. Он решил, что никогда не будет злиться, потому что злость его была похожа на неуправляемый взрыв. Он решил, что никогда не будет ни во что вмешиваться, потому что к добру это не приводит. И он решил, что у него никогда не будет женщины.

Отказавшись от личных отношений, Мельник прошел тот же путь, который проходит множество хороших мальчиков, протестующих против боли развода. Они продолжают дружить с отцом, но сердце их болит за беззащитную, ставшую несчастной мать, и в голове у них не укладывается, как один хороший человек мог причинить другому столько горя. Это верные и преданные мальчики, они вырастают в мужчин, для которых невозможны случайные связи, но получается так, что и постоянные невозможны тоже: они боятся оказаться такими же, как их отцы. Каждому из них невыносима мысль о том, что девушка, которая сейчас так ему дорога, по его вине станет так же несчастна, как его мать. Их состояние не поддается логике, это глубокий излом, страх настолько непереносимый, что им проще отказаться от удовлетворения физиологических потребностей, чем постоянно подозревать себя в будущем предательстве. В таком состоянии выросшие мальчики живут по десять, пятнадцать лет, пока не осознают, как велика пропасть между ними и их отцами. Некоторые наказывают себя за отцовские ошибки до конца жизни.

Мельник же чувствовал себя виноватым вдвойне: его мама умерла раньше времени, сдалась болезни, ушла покорно

и тихо. Он думал, что пустота съела ее изнутри, заменила собой все, что обычно держит человека на плаву. Мельнику казалось, что, если бы там остались крысы, они могли бы противостоять медленному наступлению темноты.

Девушка отца превратилась в сморщенную старушку и доживала свои дни в психиатрической клинике.

Сам отец был жив, и женщины до сих пор обожали его.

В дверь позвонили. Мельник открыл и впустил в квартиру Айсылу, в руках у которой был тяжелый пакет из супермаркета. Она обняла Мельника за шею и, встав на цыпочки, поцеловала в щеку. Он с благодарностью обнял и поцеловал ее в ответ. Пока Айсылу хозяйничала на кухне, Мельник представлял себе, что он снова дома, и мама все еще жива.

2

Взгляд Полины скользил по черному экрану выключенного телевизора. Она лежала, отвернувшись от Кирилла, одеяло соскользнуло с ее худого плеча, и Кирилл, не удержавшись, поцеловал ее туда, где под матовой бледной кожей проступала тонкая косточка. Полина раздраженно повела плечом, и он больше не касался ее, приподнялся на локте и просто смотрел. Потом спросил:

— Тебя раздражает телевизор?

— Нет, — ответила она. — Не раздражает, если он выключен.

— Значит, ты никогда его не смотришь?

— Никогда.

— Но ты смотришь эту ерунду про колдунов?

— Смотрю.

— Почему?

— А тебе не все равно?

— Нет. Почему мне должно быть все равно?

— Потому что я просто согласилась с тобой переспать, и все.

— Почему тогда именно со мной?

— Потому что ты — гинеколог.

Кирилл засмеялся, и она резко повернулась к нему:

— Я ничего тебе про себя не скажу. Понимаешь? Сейчас ты со мной, потому что тебе интересно, откуда вся эта придурь и почему ты, такой симпатичный, а я, такая непривлекательная, вместо того чтобы радоваться, мечу иглы, как дикобраз. Ты, как ребенок, будешь залезать ко мне в голову, ко мне в душу и либо сломаешь меня, либо поймешь, как это работает, и заскучаешь. Так всегда бывает.

— И сколько раз у тебя это было? — спросил Кирилл.

— Ни одного. Потому что я всегда ухожу первой. И сразу.

Она встала — маленькая, худая, обнаженная, и, ничуть не стесняясь, пошла по комнате, собирая раскиданные вещи. В движениях ее была притягательная, немного болезненная грация.

— Останься, — сказал Кирилл. — Поздно. Завтра я тебя отвезу куда и когда скажешь. У меня есть нераспакованная щетка. И футболку дам — на тебе будет как платье.

Полина ничего не ответила. Собрала вещи и отправилась в ванную. А когда вышла оттуда — полностью одетая, с маской безразличия на некрасивом лице и с приглаженными волосами, Кирилл ждал ее у двери.

— Тогда я провожу, — сказал он, надевая куртку. — Темно. Поздно.

— Даже не думай, — ответила она. — Если пойдешь, я буду тебя ненавидеть всем сердцем. Дай мне побыть одной! Перестань ко мне лезть!

Полина вышла на улицу, в холод и под дождь, и отправилась домой по темным безлюдным дворам.

Она думала, что больше никогда не увидит Кирилла, но ошиблась. Он пришел в стоматологию на следующий день, без пяти четыре, за пять минут до начала шоу.

— Зачем пришел? — сухо спросила его Полина. — Я ведь все тебе вчера объяснила.