Крысиный волк
Шрифт:
— Да поговори ты со мной хоть немного! Расскажи о себе! Как ты думаешь, кем был этот ублюдок? Я думаю, он был Инкарни Безумия. А ты что думаешь?
— Кабан, — сказал Шацар.
— Что?
— Он хотел быть кабаном.
Мардих вздохнул как-то сочувственно, потом сел на плечо Шацару, может быть, потому что устал летать.
— Ты же понимаешь, что ты теперь совсем один? Что никого кроме старого Мардиха у тебя тут нет?
Шацар пожал плечами, Мардих недовольно нахохлился. Шацар всегда был совсем один, он не понимал, что
— Родители тебя, наверное, совсем забросили. У тебя есть мама?
— Нет.
— А папа?
— Не знаю.
— А братья?
— Нет.
— А сестра?
— Может, одна. Не знаю.
Мардих снова замолчал, издал птичий, недовольный звук, потом сказал:
— Я - советник царя. Обязательно тебе помогу устроиться во Дворе.
Шацар почесал нос, вспомнил, что Мардих сказал, что он — Инкарни Лжи. А если он и в этом соврал? Нет, если в этом он соврал, значит он не Инкарни Лжи, а просто лживый Инкарни. Шацар засмеялся, весело получалось, на его смех эхом откликнулся лес.
— Ты, наверное, умственно отсталый, — вздохнул Мардих, погладив Шацара по плечу лапкой. Шацар посмотрел на него с недовольством.
— У тебя — сказал Шацар. — Мозг птицы.
— Я не уверен, что у меня есть вообще какой-то мозг, — сказал Мардих. — Я — душа в трупе птицы.
— Это интересно, — сказал Шацар.
— Ты точно умственно отсталый.
— Ты.
— Нет, ты.
— Нет, ты.
— Я же говорил.
— Я же говорил.
— Ты что издеваешься надо мной?!
— Ты что надо мной издеваешься?
— О, я тебя подловил, ты изменил порядок слов!
— О, я тебя подловил, ты изменил порядок слов.
Они шли вперед, дорога была удобной и чистой, и Шацар почувствовал, что от напряжения болит все тело. Тогда он сел на холодный камень и заплакал.
— Я тебя обидел? — спрашивал Мардих, летая над ним. — Хочешь мышку принесу?
Но Шацар не отвечал. Некоторое время он плакал, потом напряжение ушло. Он встал, как ни в чем ни бывало, оставив Мардиха в недоумении. Минут через пятнадцать лес начал редеть, открывая тропинку, выводившую к полю, скованному горизонтом.
— Туда, — сказал Мардих, и Шацар посмотрел в сторону, куда указывало его крыло. Он открыл рот, издал стон удивления. Вдали он увидел настоящий замок, и он был так велик и огромен, больше всего, что видел Шацар когда-либо. А еще он переливался огнями удивительнее всех огней, разноцветными и мигающими. Будто сам дворец был обернут блестящей гирляндой, как новогодняя елка.
— Ударь ее! — услышала Амти.
— Ты что, с ума сошел, Мелькарт? Наверное, ты недопонял. Ты в этой машине на случай, если Шацар захочет с нами связаться, а не чтобы обижать ребенка.
— Спасибо, что напомнил мне, что я бесполезный радиоприемник, умник.
— Заткнись, Мелькарт, — сказал Адрамаут, а потом погладил Амти по голове. — Вставай, соня, мы приехали.
Амти зевнула. Она лежала головой на коленях у Адрамаута, ей было удобно и сон никуда не уходил. Амти нехотя открыла глаза, села и принялась тереть виски. Адрамаут коснулся пальцами ее лба, сказал:
— Мне кажется, ты заболела, малыш.
— Но ты же не будешь отпаивать ее куриным супом прямо сейчас?
— Нет, прямо сейчас я расплавлю тебе язык.
— Не ругайтесь, — попросила Амти. — Голова болит.
Она выглянула в окно и увидела, впервые за столько времени, собственный дом. Остроумно, Шацар, подумала Амти мрачно.
— Мы ждем тебя здесь. Если будешь отсутствовать дольше часа, постараемся попасть внутрь, — говорил Адрамаут, но Амти почти его не слушала, она смотрела на слепые окна своего дома, как в чьи-то умершие глаза. Ее прекрасный дом с большой террасой и качелями в саду. Как он там, без нее? Знакомые очертания — здесь прошла ее жизнь.
Хотя, если подумать, то не такая уж большая ее часть, успокаивала себя Амти. Да, куда больше времени она провела в школе.
— Там может быть мой отец, — сказала Амти. — Не делайте глупостей.
Несмотря на волнение и грусть ее все еще тянуло в сон, будто организму было совершенно плевать на все, что происходило с ней. Амти посмотрела на Мелькарта, потом на Адрамаута. Лица их выражали беспокойство, и Амти поняла, что надо идти. Она вылезла из машины и отправилась к открытым воротам. Она широко зевнула, наглотавшись бодрящего холодного воздуха и пошла через заснеженный сад. Захотелось покачаться на качелях, но нельзя было заставлять Шацара ждать. Особенно если он угрожал отцу Амти.
Амти с тоской посмотрела на место, которое так любила рисовать. Все казалось бесприютным, забытым, оставленным. И на секунду Амти подумала, что это незнакомый, чужой дом, находящийся по ее адресу и похожий с виду, но — абсолютно заброшенный.
Амти увидела отблески света с обратной стороны. Конечно, столовая, подумала она привычно. Когда Амти зашла в дом, половицы в прихожей знакомо скрипнули. Она услышала, что из столовой доносится папина любимая песня — довоенная, тягучая и нежная песня о ночах, что проводишь наедине с собой, о блестящей поверхности озера и бьющемся в восхищении сердце.
Папа всегда говорил, что раньше умели петь не о любви. Амти протянула руку к пистолету в сумке, просто на всякий случай. Амти почувствовала укол тревоги, она ожидала, что увидит в столовой нечто ужасное, что ее отец будет мертв или изувечен, но отца в столовой вовсе не было.
Шацар сидел с закрытыми глазами, слушая любимую мелодию отца, он ритмично постукивал вилкой по краю тарелки. Стол был накрыт, хрустальные бокалы ловили электрический свет, скользивший по золотистому узору тарелок. Стол был накрыт так, как отец велел прислуге накрывать его только по праздникам. Амти почувствовала запах еды. Пахло мясом и тушеными овощами, которые которые кухарка готовила специально для Амти.