Крысолов. На берегу
Шрифт:
Это был немецкий военный оркестр. Десятка два солдат стояли и играли — упрямо, старательно: они выполняли свой долг перед фюрером. На всех пилотки, на плечах серебряные кисточки. Дирижировал фельдфебель. Он стоял на небольшом возвышении, любовно сжимая кончиками пальцев дирижерскую палочку. Грузный, немолодой, размахивая руками, он поворачивался то вправо, то влево и благожелательно улыбался слушателям. Позади оркестра разместилась колонна броневиков и танков.
Слушатели почти сплошь были французы. Были тут и несколько серолицых равнодушных немецких солдат, они казались смертельно усталыми; остальные — местные жители, мужчины и женщины. Они стояли вокруг, с любопытством рассматривали непрошеных
— Вот он, оркестр, мистер Хоуард, — сказал Ронни по-английски. — Можно, мы пойдем послушаем?
Старик поспешно оглянулся. Кажется, никто не слышал.
— Потом, — сказал он по-французски. — Сначала надо этому мальчику перевязать шею.
Он повел детей прочь от толпы.
— Старайся не говорить по-английски, пока мы здесь, — негромко сказал он Ронни.
— Почему, мистер Хоуард?
— А мне можно говорить по-английски, мистер Хоуард? — вмешалась Шейла.
— Нет, — сказал он. — Немцы не любят тех, кто говорит по-английски.
Шейла по-английски же спросила:
— А если Роза будет говорить по-английски?
Проходившая мимо француженка с любопытством посмотрела на них. Старик подавил досаду — что поделаешь, они только дети.
— Если ты будешь разговаривать по-английски, я найду лягушонка и суну тебе в рот, — пригрозил он.
— Ой-ой, слышишь, что говорит мсье! — воскликнула Роза. — Лягушонка в рот!! Вот ужас-то!
И, смеясь и ужасаясь, дети заговорили по-французски.
Полевой госпиталь расположился позади церкви. Пока Хоуард с детьми шел туда, каждый встречный немецкий солдат улыбался им той же натянутой механической улыбкой. В первый раз дети остановились, изумленно глядя на солдата, и пришлось погнать их дальше. Встретив полдюжины таких улыбок, они к этому привыкли.
Один солдат сказал:
— Bonjour, mes enfants [63] .
— Bonjour, m'sieur, — пробормотал в ответ Хоуард и пошел дальше.
До палатки-госпиталя оставалось несколько шагов, вот сеть почти уже и сомкнулась.
Госпиталь размещался в большой офицерской палатке, установленной впритык к грузовику. У входа стоял Sanitatgefreiter [64] и от скуки лениво ковырял в зубах.
— Стой здесь и смотри за детьми, никуда их не отпускай, — сказал Хоуард Розе. И подвел мальчика к палатке. — Мальчик ранен, — сказал он немцу по-французски. — Нельзя ли получить бинт или кусочек пластыря?
63
здравствуйте, детки (фр.)
64
санитар (нем.)
Немец улыбнулся все той же казенной невеселой улыбкой. Потом ловко осмотрел ребенка.
— So, — сказал он. — Kommen Sie, entrez. [65]
Старик с мальчиком вошли за ним в палатку. Фельдшер перевязывал обожженную руку немецкому солдату; кроме них тут был еще только врач в белом халате. Его знаков различия не было видно. Санитар подвел к нему мальчика и показал рану.
Врач коротко кивнул. Повернул голову мальчика к свету, с каменным лицом посмотрел на нее. Потом развел грязные лохмотья на груди, взглянул. Демонстративно вымыл руки. И прошел через палатку к Хоуарду.
65
Так.
— Придете опять, — сказал он, дурно выговаривая по-французски. — Через час, — он поднял палец. — Один час. — Опасаясь, что его не поняли, достал из кармана часы и показал на стрелки. — В шесть часов.
— Bien compris, — сказал старик. — A six heures. [66]
Он вышел из палатки, недоумевающий, встревоженный: что-то его ждет? Не нужен же целый час, чтобы перевязать неглубокую ранку.
Но ничего не поделаешь. Вступать в долгий разговор с этим немцем опасно; рано или поздно английский акцент его выдаст. Он вернулся к детям и повел их подальше от палатки.
66
Понятно. В шесть часов (фр.)
Утром — каким далеким казалось теперь это утро! — гардероб Шейлы несколько пострадал: она потеряла штанишки. Ни ее, ни других детей это не волновало, но Хоуард не забыл о потере. Сейчас самое время поправить беду. Сначала, как жаждал Ронни, пошли на площадь посмотреть на немецкие танки; а десять минут спустя Хоуард повел детей в небольшой магазин готового платья поблизости от госпиталя.
Он толкнул дверь и у прилавка увидел немецкого солдата. Отступать поздно, только вызовешь подозрение; старик постоял в стороне, выжидая, пока немец покончит с покупками. И, стоя так, поодаль, узнал в немце санитара из госпиталя.
Перед немцем на прилавке лежала маленькая стопка одежды: желтый свитер, коричневые детские штанишки, носки и курточка.
— Cinquante quatre, quatre vingt dix [67] , — назвала цену плотная немолодая женщина за прилавком.
Немец не понял ее скороговорки. Она несколько раз повторила; тогда он придвинул к ней лежащий рядом блокнот, и она написала на листке сумму. Немец взял блокнот, посмотрел изучающим взглядом. Потом старательно вывел под цифрами свою фамилию и номер части, оторвал листок и подал женщине.
67
пятьдесят четыре (франка), девяносто (сантимов) (фр.)
— Вам заплатят после, — кое-как выговорил он по-французски. И собрал отложенное платье.
— Не забирайте вещи, пока не заплатили, — запротестовала женщина. — Мой муж… он будет очень недоволен. Он страшно рассердится. Право, мсье… это просто невозможно.
— Так хорошо, — равнодушно сказал немец. — Вам заплатят после. Это хорошая реквизиция.
— Ничего хорошего тут нет, — гневно сказала хозяйка. — Надо платить деньгами.
— Это есть деньги, хорошие германские деньги, — ответил санитар. — Если вы не верите, я позову военную полицию. И пускай ваш муж берет наши германские деньги и говорит спасибо. Может быть, он еврей? Мы умеем обращаться с евреями.
Женщина ошеломленно уставилась на немца. В лавке стало очень тихо; потом санитар собрал свои покупки и важно вышел. Женщина смотрела ему вслед, растерянно теребя клочок бумаги.
Хоуард выступил вперед и привлек ее внимание. Она очнулась и показала ему детские штанишки. Хоуард посоветовался с Розой о цвете и фасоне, выбрал пару для Шейлы, уплатил три франка пятьдесят сантимов и тут же в магазине надел девочке обнову.
Хозяйка стояла и перебирала его три с половиной франка.
— Вы не немец, мсье? — спросила она хмуро и опять взглянула на деньги.