Крысолов. На берегу
Шрифт:
Старик посмотрел на свои руки, они потемнели от грязи. Он не умывался по-человечески и не брился с тех пор, как выехал из Дижона.
— Я в отчаянии, что явился в таком виде, — сказал он. — Нельзя ли мне потом будет умыться?
Девушка улыбнулась, и эта улыбка его успокоила.
— В такое время нелегко соблюдать чистоту, — заметила она. — Расскажите мне все сначала, мсье… как вы вдруг очутились во Франции?
Хоуард откинулся в кресле. Лучше уж рассказать все как есть; он так жаждал с кем-нибудь поделиться, обсудить свое положение.
— Видите ли, мадемуазель, — заговорил
— Я знаю, мсье. От всей души вам сочувствую.
Он поколебался, не совсем уверенный, что понял правильно. Какой-то оборот французской речи, вероятно, сбил его с толку.
— Оставаться в Англии было невыносимо. Я хотел переменить обстановку, увидеть новые лица.
И он стал рассказывать. Рассказал о знакомстве с семейством Кэвено в Сидотоне. О болезни Шейлы и вынужденной задержке в Дижоне. О горничной и «крошке» Розе. Рассказал о том, как они потерпели аварию в Жуаньи, лишь мельком упомянул об ужасах монтаржийской дороги — ведь Пьер был тут же в комнате. Рассказал о том, как их подвезли в походной мастерской военно-воздушного флота и как они подобрали в Питивье маленького голландца. Потом коротко описал, как они добрались до Шартра.
Вся эта повесть, рассказанная по-стариковски спокойно, размеренно и неторопливо, заняла около четверти часа. Когда он кончил, девушка изумленно переспросила:
— Так, значит, ни один из этих малышей не имеет к вам никакого отношения, мсье?
— Если угодно, можно сказать и так, — ответил Хоуард.
— Но ведь вы могли оставить двух англичан в Дижоне, и родители приехали бы за ними из Женевы, — настаивала Николь. — Будь вы один, вы бы успели вовремя вернуться в Англию.
Старик слабо улыбнулся:
— Да, наверно.
Девушка смотрела на него во все глаза.
— Нам, французам, никогда не понять англичан, — промолвила она чуть слышно и вдруг отвернулась.
Хоуард растерялся.
— Виноват, как вы сказали?
Она встала.
— Вы хотели умыться. Пойдемте, я вас провожу. А потом вымою малышей.
Она привела его в неопрятную ванную; в этом доме явно не держали прислуги. Хоуард огляделся — нет ли принадлежностей мужского туалета, может быть, найдется бритва, — но полковник слишком давно был в отъезде. Хоуард рад был хотя бы умыться; при первом удобном случае, может быть, он и побриться сумеет.
Девушка увела детей в спальню, потом одного за другим старательно вымыла с головы до ног. А там пришло время позавтракать. В придачу к обычной полуденной еде мадам Ружерон приготовила ризотто [70] ; уселись вокруг стола в гостиной, и впервые после отъезда из Дижона Хоуард поел по-человечески.
Потом дети играли в углу гостиной, а взрослые за еще не убранным столом пили кофе и старик обсуждал с хозяйками свои планы на будущее.
— Разумеется, я хотел вернуться в Англию, — сказал он. — Я и теперь этого хочу. Но сейчас, похоже, это очень трудно.
70
блюдо
— Пароходы в Англию больше не ходят, мсье, — сказала мадам Ружерон. — Немцы прекратили всякое сообщение.
Он кивнул.
— Я этого опасался, — сказал он тихо. — Пожалуй, мне следовало вернуться в Швейцарию.
— Задним числом легко рассуждать, — пожала плечами Николь. — Но ведь тогда, неделю назад, все мы думали, что немцы займут Швейцарию. Я и сейчас так думаю. Едва ли Швейцария подходящее место для вас.
Помолчали. Потом мадам Ружерон спросила:
— Ну, а другие дети, мсье? Этот Пьер и маленький голландец? Вы хотите их тоже взять в Англию?
И тут Шейла, которой надоело играть на полу, подошла и потянула старика за рукав.
— Я хочу гулять. Мсье Хоуард, можно мы пойдем погуляем и посмотрим танки?
Хоуард рассеянно обнял ее за плечи.
— Подожди немного. Потерпи еще, посиди тихо. Мы уже скоро пойдем. — И обратился к мадам Ружерон: — Кому же я их оставлю, если не найду их родных? Я много об этом думал. А разыскать их родных в такое время, наверно, очень трудно.
— Да, конечно, — согласилась она.
— Если бы мне удалось отвезти их в Англию, — продолжал Хоуард, — думаю, я переправил бы их в Америку на то время, пока не кончится война. Там бы им ничто не грозило. — И пояснил: — Моя дочь живет в Соединенных Штатах, у нее дом на Лонг-Айленде. Она взяла бы детей к себе до конца войны, а потом мы попытались бы разыскать их родных.
— Вы говорите о мадам Костелло? — спросила Николь.
Он не без удивления обернулся к ней.
— Да, это ее фамилия по мужу. У нее сынишка примерно такого же возраста. Детям будет у нее хорошо.
— Я в этом уверена, мсье.
На минуту Хоуард забыл, как трудно будет доставить детей в Англию.
— Боюсь, невозможно будет разыскать родных маленького голландца, — сказал он. — Мы даже не знаем, как его зовут.
— А я знаю, как его зовут, — сказала Шейла из-под его руки.
Старик удивленно посмотрел на нее.
— Вот как? — Потом припомнил, как было с Пьером, и спросил: — Как же его зовут, по-твоему?
— Биллем, — сказала Шейла. — Не Уильям, просто Биллем.
— А как дальше?
— Дальше, наверно, никак. Просто Биллем.
Ронни, сидевший на полу, поднял голову, сказал спокойно:
— Выдумала тоже. Конечно, у него и фамилия есть, мистер Хоуард. Он Эйб. — И пояснил: — Вот меня зовут Ронни Кэвено, а его — Биллем Эйб.
— А-а… — протянула Шейла.
— Как же вы это узнали? Ведь он не говорит ни по-французски, ни по-английски? — спросила мадам Ружерон.
Дети посмотрели на нее с недоумением, даже с досадой: до чего непонятливый народ эти взрослые.
— Он сам сказал, — объяснили они.
— Может быть, он вам рассказал еще что-нибудь о себе? — спросил Хоуард. Наступило молчание. — Он не говорил, кто его папа и мама и откуда он приехал?
Дети смотрели на него смущенные, растерянные.
— Может быть, вы его спросите, где его папа? — сказал старик.