Крысы в городе
Шрифт:
— Милочка, такие дела делают именно сразу. — Он посмотрел на нее со вниманием. — Ты не обижайся на мою простоту. Я ведь в определенной мере занимаюсь тем же ремеслом. Всем и каждому угоди, подставься. Выслушиваю выговоры за вас, дур. Понимаешь?
Она не очень понимала, но кивнула утвердительно. Он подошел к двери, повернул ключ. Остановился за ее спиной.
— Ну, давай, раздевайся. Снимем, как говорится, пробу. — Он усмехнулся. — Тем более жена сегодня мне на завтрак ничего не предложила. Бабские слабости.
Лайонелла замерла в отчаянии.
Пал Палыч прошел к дивану, лоснившемуся дорогой вишневого цвета кожей.
— Я жду, милочка. Не насиловать же тебя.
Она пригнула голову, словно боялась, что ее ударят, и стала расстегивать тонкую дорогую блузку, последнюю в своем гардеробе.
— Энергичней, милочка. У меня и кроме тебя есть дела. Она через голову сняла юбку и осталась в черных трусиках и таком же аккуратном черном сутьенчике.
— Хорошо, — сказал Пал Палыч. — Теперь иди к столу. То, что на тебе осталось, мужчине бывает приятно снять самому. Так ведь?
Она сделала два робких шага, не доходя до стола, остановилась. Пал Палыч встал, приблизился к ней, ловким движением расстегнул на спине крючки бюстгальтера.
— Вот и ладно, милочка. Вот и ладно. — Голос его стал тихим, урчащим. — Нагнись. Вот так… Обопрись о стол ручками…
Продышавшись, Пал Палыч привел себя в порядок. Взял из пачки сигарету. Закурил. Спросил Лайонеллу:
— Хочешь?
Она все еще оставалась под впечатлением происшедшего и медленно приходила в себя.
— Нет.
— Как угодно. Оденься.
Пал Палыч снял трубку, набрал внутренний номер.
— Мария Матвеевна, — он говорил спокойно, и в каждом слове звучала строгая властность, — я к вам подошлю новенькую. Вы ее познакомите с правилами, укажете рабочее место, покажете станок. Хорошо, я понял. Думаю, сегодня вам придется представить ее Академику. Он ее скорее всего увезет на дачу. Договорились? Лады. — Пал Палыч положил трубку и посмотрел на Лайонеллу. — Надеюсь, все поняла? Тогда смелее в бой. И не оставайся такой холодной. Это непрофессионально.
Мария Матвеевна оказалась дородной женщиной с необъятным бюстом, легким намеком на талию и широкими бедрами, на которых блестела туго натянувшаяся черная юбка. В своей небольшой каморке — диван, столик, зеркало, сервант и на нем ваза с розами — встретила Лайонеллу радушно. Предложила:
— Попьем чайку, девонька? — И когда гостья ответила согласием, радостно сообщила: — Я люблю, когда ко мне приходят новенькие. Найти сегодня работу совсем непросто, а у меня здесь и стол, и дом.
Прихлебывая душистый, пахнущий кардамоном чай, Лайо-нелла медленно приходила в себя. Мария Матвеевна заметила ее состояние, участливо спросила;
— Пал Палыч? Не обращай внимания, три к носу. И запомни: мужик — это всеядная скотина. Хищник. Стоит ему остаться наедине с женщиной, развязать галстук и расстегнуть брюки, и-и, милочка! Нс всякое животное способно с ним соревноваться. Мы, женщины, — всегда добыча. Не поверишь, — Мария Матвеевна смущенно улыбнулась, — но он и меня потягивает…
Лайонелле не доставляло удовольствия слушать откровения Марии Матвеевны. Человеку всегда причиняет боль, если начинают безжалостно обдирать позолоту с идеалов и идолов, которым он долго поклонялся. Будь то идолы-писатели, артисты или военные герои. Лайонелла вспомнила, как, еще будучи школьницей, млела, видя на экранах телевизоров сладкоголосого красавца певца с благородными манерами и душевными песнями о любви, о счастье
Когда настроение вернулось в прежнее русло, Лайонелла ощутила себя повзрослевшей и научилась видеть вокруг себя не только блеск мишуры и тонкослойной позолоты, но и облезлые пятна, которые старались прикрыть декорациями. Жить от этого стало не легче, но ошибок в отношениях с людьми она теперь делала значительно меньше.
Мария Матвеевна приподняла перед ней покров, разделявший освещенную часть богатого ресторана от специальных кабинетов, и рассказала, что именно там происходит. Лайонелла понимала: двери, разделяющие обе сферы бытия — показную, роскошную и закрытую, ставшую убежищем порока, — лучше открывать, зная, что ждет за ними, нежели вступать в область секса непросвещенной дурочкой.
— Для мужика, — продолжала Мария Матвеевна, — главное достичь судороги сладострастия. Содрогнуться и застонать. За это он платит деньги, а ты только помогаешь ему поймать кайф.
Мужикам глубоко наплевать, доставляет ли тебе удовольствие их сопение, их вонь, грубость, иногда озверение. А ты должна научиться это использовать. Чем сильнее ты заведешь клиента до, заставишь побыстрей содрогнуться, тем меньше будут продолжаться твои мучения.
— Грязь, — умирающим голосом произнесла Лайонелла и закрыла лицо ладонями. Мария Матвеевна положила руку ей на голову и ласково, по-матерински погладила.
— Это жизнь, детка. До нас было так, и после нас так будет. Мы считаем себя людьми, а природа сотворила нас животными. Ни дорогие костюмы, ни платья, ни образование, ни убеждения не вытравили из баб, а тем паче из мужиков скотства. Самое большое достижение цивилизации в том, что мы все кобелиные страсти с улицы перенесли в дома, за закрытые двери. Но вкусы от этого благороднее не стали. Скорее даже осквернились. Когда тебя нс видят со стороны, гнусности творить всегда проще.
— Что же делать, Мария Матвеевна? — Лайонелла заплакала тихо, по-детски. Только подрагивавшие плечи выдавали ее состояние.
— Что делать? Стать хозяйкой этих скотов. Управлять ими. Быть выше их. Для этого, дорогая моя, придется пересмотреть все свои взгляды. И в первую очередь избавиться от иллюзий. Тебя учили, что быть кандидатом наук — это счастье свободной женщины. Наплюй и забудь! Чем раньше поймешь истину: женщина должна жить своим телом, тем будешь сильнее. Не считай тело обузой. Не прячь красоту. Подчеркивай ее, как только можешь. Будешь уметь управлять собой, станешь управлять мужиками. Запомни — они скоты. Чем с ними круче, особенно когда им хочется, тем большего от них добьешься. Научись этим пользоваться. И учти — секс молодит. Не бойся усердия. Ты знаешь, сколько мне? — Мария Матвеевна провела ладонями по пышной груди, по крутым бокам, по своим внушительным бедрам, нисколько не скрывая, что любуется собой, гордится необъятностью своих форм. — Попробуй угадай.