Крыжовенное варенье
Шрифт:
Лобенко почувствовала, как у нее зарделось правое ухо. Дабы сей казус никто не заметил, девушка повернулась к присутствующим левым боком. Спешно засочиняла «умняшку»: «Нет ничего конфузнее, чем видеть, как большой начальник делает то, что, по вашему мнению, он никогда бы не сделал». Но тут у Ольги загорелось еще и левое ухо: к столику приближались Генеральный продюсер ее канала — Александр Алексеевич Кетов, один из тех «мэтров», с которым всего полчаса назад она не посмела заговорить и, легок на помине, председатель партии «Русское поле» Анатолий Георгиевич Кокошкин.
Оба поздоровались и с Тещиным,
— Разрешите представить…
«Еще одну «умняшку» мне сейчас не осилить, — подумала Ольга, — придется дышать по счету: один, два — вдох, три, четыре… десять — выдох.» Голова закружилась. Может, здесь не хватало кислорода, может, выпила слишком много шампанского? Беседа тем временем шла по заведенному порядку:
— Возлагаем большие надежды…
— За кого вы будете голосовать?
— Как вы полагаете, состоится ли второй тур?
Только анекдоты травили обезличенные, чтобы ничьих симпатий не обидеть. Вот, вроде этого:
— Сын приходит к отцу и говорит: «Папа! Правда, что настоящие сказки начинаются со слов: "Жили-были старик со старухой…"
— Нет, сынок. Настоящие сказки начинаются со слов: "Если вы проголосуете за меня на выборах…" Смеялся даже Кокошкин.
Голова не переставала кружиться вплоть до самого конца вечеринки. Гридасов не отходил от девушки ни на шаг. Вызвался проводить ее до дома. Ольга не соглашалась. Он настоял. В гардеробе собственноручно возложил пальто на хрупкие девичьи плечи. Вышли.
В центре клумбы — все тот же зависший на одной ноге Гермес. Ночной воздух слегка прояснил мозги, и Ольге даже удалось сфокусировать зрение на змеях, опутавших кадуцей греческого божества.
«Кадуцей — посох Гермеса, — вспомнила она курс по древнегреческой мифологии. — Он обладает силой примирять противников. Гермес решил его испытать и поместил меж двух борющихся змей, те вмиг успокоились и обвили его.»
Подали начищенное авто Гридасова. Креативный директор распахнул перед дамой правую дверцу, перенял ключи у шофера и сам сел за руль. Объехали памятник, свернули в сторону ворот. Бежевые кожаные сидения, в салоне пахнет персиками, из динамиков льется чья-то бархатная серенада, за окнами расплываются ночные огни, — голова снова кружилась.
Х Х Х Х Х
Ольга сидела в кабинете следователя, рыдала и пускала слюну в стакан с валерьянкой, который держал перед ней капитан Отводов. Она тщетно пыталась заставить себя выпить лекарство, челюсти, словно свело судорогой, зубы стучали по стеклу. Конвульсивно подрагивали и плечи, прикрытые черным смокингом, одолженным у Гридасова; из-под шелкового отворота виднелся разодранный лиф комбинезона.
Сам Гридасов сидел поодаль, за потрепанным коричневым столом, запустив руки в разлохматившуюся бороду. Белая рубашка запачкана, манжет на одном из рукавов оторван.
— Успокойся, успокойся прежде! — Отводов отставил стакан и обратился уже к Гридасову:
— Может быть, вы расскажете, что произошло?
— Мы с Ольгой Валерьевной возвращались с корпоративной вечеринки.
— Вы вместе работаете? — спросил капитан, как показалось Генриху Ильичу, несколько зло, даже кудряшки на макушке встопорщились.
— Да, то есть нет, то есть почти… Видите ли, наша
— Так вечеринка же была корпоративной, по вашим словам.
— Виноват, ошибся! Скорее, межкорпоративной. Мы презентовали новую продукцию. Впрочем, позвольте, разве это к делу относится?
— Это уж мне решать, что относится, а что нет, — по усилившемуся Ольгиному завыванию капитан понял, что, видимо, слишком сильно наехал на Гридасова.
— Я провожал Ольгу Валерьевну домой. Довез до подъезда. Мы попрощались…
Отводов представил себе сцену прощания так, как это обычно бывает подлунной ночью, и его передернуло.
— Ольга Валерьевна зашла в подъезд, я вернулся к машине. Замешкался, решил переложить кое-какие вещи с заднего сидения в багажник. И тут услышал крик. Бросился к двери, а она заперта. Домофон стоит. Начал набирать все подряд кнопки… Наконец, в какой-то квартире ответили, открыли дверь… Ольга Валерьевна лежала возле почтовых ящиков, на полу, одежда порвана, какой-то верзила придавил ее своим телом. Я подошел к нему сзади, дал в челюсть. Завязалась драка… Потом он убежал…
— Понятно. Значит, попытка изнасилования?
Гридасов в ответ ничего не сказал, лишь одновременно пожал плечами и кивнул головой. Наверное, сии жесты означали: версия капитана в целом принимается, хотя кое-какие сомнения у Генриха Ильича все же остались.
— Какое изнасилование! Какое, к черту, изнасилование! — Лобенко, наконец, смогла разомкнуть челюсти. — Этот амбал изумруд от меня требовал!
— Какой изумруд? — встряхнулся Гридасов.
— Да, изумруд! Вы, Генрих Ильич, думаете, ему честь моя девичья была нужна? А он камушек хотел заполучить нехилый! Вам ведь тоже от меня что-то нужно! Да-да! А вы, что ж, прям такой бескорыстный? Вы ведь не просто так за мной увивались! Или, скажете, неземная любовь с вами вдруг приключилась!?
Что «приключилось» с креативным директором «Картопака» — осталось неизвестным. А вот с Ольгой приключилась истерика.
Отводов удалил Гридасова, отослал его домой. Обмотал руку полотенцем, пропихнул девушке между зубами и влил в горло разведенную водой валерьянку. Ольга закашлялась, но успокоительное проглотила.
По правде говоря, унять Лобенко капитан смог бы и не выдворяя свидетеля. Но, еще секунда, и Ольга вылила бы на него всю информацию, наработанную по делу о Екатерининском перстне. А, как вы помните, капитан был весьма подозрителен, и кто таков этот Гридасов, ему еще предстояло разобраться…
Х Х Х Х Х
Ольга проснулась на диванчике у Светланы Артемьевны. Ватное одеяло тычется в нос. Цветастое белье пахнет лавандой. Села. Скинула ноги на пол. «Боже! В эту ночную рубашку можно было завернуть весь личный состав местного отделения милиции, во главе с капитаном Отводовым. Встала. Подтянула спереди подол, сзади отвис шлейф. Потопала на кухню, хозяйка-то, наверное, там.
Лобенко хорошо помнит, что произошло накануне, как ее спас Гридасов, как плакала, как капитан напоил ее валерьянкой, и как она сразу после этого начала успокаиваться… Но едва Отводов намекнул, мол, ночь на дворе, пора по домам, — на Ольгу снова накатила истерика: «Не вернусь в этот подъезд!» — и опять в слезы.