Крыжовенное варенье
Шрифт:
Перепуганный Гридасов выскочил на улицу, по дороге судорожно тыкая в кнопки мобильника.
— Але! Степан? Степан! Ну, что за дела! Я же предупреждал, ни в коем случае не приближаться к Останкино!
— О чем вы, Генрих Ильич? — послышался ленивый голос на другом конце. Но Геша уже не был способен к анализу интонаций.
— Степан! Это что, шантаж? Штука баксов за то, чтобы поваляться на полу с хрупкой и вполне прелестной девушкой. Я предупреждал, что больше не дам ни копейки. Кто на тебя вышел? Менты? Не ври! Про это нападение уже все забыли!
— Генрих Ильич, пройдемте в дежурную машину, — выступил из-за угла капитан Отводов. Справа и слева к генеральному директору нового канала подошли двое в штатском.
— Генрих Ильич, похоже, это какая-то подстава! Вам нужно быть осторожным, Генрих Ильич! — последние слова прозвучали уже тогда, когда Гридасов отнял трубку от уха. Их слышали все.
Х Х Х Х Х
Санкт-Петербург, сентябрь 1779-го года.
Андрей в последнее время спал крепко и даже начал несколько похрапывать, чего раньше с ним никогда не случалось. Экая странная перемена. Прохор полагает, что то от лекарства, что прописал ему доктор.
Татьяна же, от выводимых муженьком рулад размыкала глаза и боле уже никак не могла провалиться в забытье.
Вот и сейчас лежала, подоткнув повыше пуховую подушку, и рассматривала, как колышется тень ветки на стене. Ветку ни с чем нельзя было спутать. Чего не скажешь об иных отражениях. Вот та широченная вертикальная полоса: должно быть, столб, или оконная рама? Ствол дерева таким ровным быть не может, — коли наклон не присутствует, так непременно шероховатость какая обнаружится.
Это что за гора? Ах, да, буфет. На буфете — самовар. А чудится ведь великан: угловатое тело и овальная голова… Вот еще один буфет с округленным кувшином… Стоп! Какой буфет, с каким кувшином? Не должно быть такового в комнате.
Пока Татьяна размышляла, откуда в ее собственной опочивальне взялась дополнительная мебель, «буфет» зашевелился. От него отделилась согнувшаяся в локте рука. Всего на секунду, и снова сплошная глыба.
Не примерещилось ли? Татьяна, как ни трудно ей было это делать, ибо голова после недавнего зашиба еще не окрепла, — пыталась соображать. Новообразованная гора, точнее, ее вычерченный в лунном свете силуэт, ранее доходил аккурат до дверного косяка, ну, с кулак меж ними пролегала ясная полоска. Она это точно помнит, ибо зрительную наблюдательность за время болезни да ночных мужниных серенад развила до необычайности. Наизусть знает каждое пятнышко на беленой стене, с закрытыми глазами видит печной изразец.
Теперь же ентот предмет, который не то посудный шкаф, не то человек, не то вообще греза, — женщина уже ни в чем не была уверенна, тем паче в здравости собственного рассудка, — сместился на дубовую дверь, и контур на ее темном фоне затерялся. Стал едва различимым. Вот, вроде как снова рука мелькнула. А, может, и не рука…
Закричать? Мужа перепугаю, сына, прислугу… Прохора ладно бы, молодой да крепкий. А вот Андрейка и без того хил, все чаще жалуется на ломоту в грудном череве. С Глафирой так вообще морок приключится. Нет уж, лежать спокойно и молчать, — дала она себе негласную установку.
Послушное внутреннему голосу тело не шелохнулось, только сердце гулко застучало, да в висках заколотило.
А шкаф-буфет вдруг утратил свои угловатые черты, окончательно очеловечился и двинулся прямиком к ореховому комоду. Да, батюшки, захромал…
«Отче наш, иже еси на небеси… И ныне, и присно, и во веки веков… Аминь…» — читала она молитву за молитвой. И вдруг, ни с того, ни с сего затянула:
Как далече-далече во чистом поле,
Что ковыль-трава во чистом в поле шатается, -
А и ездит в поле стар-матер человек,
Старой ли казак Илья Муромец.
То была крестьянская песенка «О станичниках, да разбойниках», которую Татьяна слышала еще в детстве.
Силуэт замер, Андрейка подскочил на кровати, точь-в-точь выпущенная из-под гнета пружина. Сел прямехонько и вылупил глазища, словно всполошенная с насеста курица. То, что «вылупил», конечно, было не разглядеть. Но Татьяна за столько-то лет совместной жизни все его повадки выучила.
Провела рукою пред очами супруга, — с тех, словно пелена спала.
— Что приключилось? — спрашивает.
Женщина, прежде чем ответить, перевела взор на незваного гостя. А от человека-буфета и след простыл. Кое-как успокоила хозяина да сбежавшихся людей. Мол, «во сне, во сне заголосила!»
Два дня молчала, ни словом про ночной визит не обмолвилась. Не покой берегла, боялась, что засмеют. Особливо Андрейка. А на третий день не выдержала.
Супруг же отнесся к словам жены спокойно. Расспросил о подробностях. Потом тщательно осмотрел спальню.
Осень в нынешнем году выдалась жаркая. Окно практически не закрывалось. Первый этаж, — перескочить через подоконник труда не составит. Так, видимо, человек и проник в дом. Хромал? Сомнений нет, что от графа Шварина, да за перстнем. Направлялся к комоду, где заветная шкатулка с немногочисленными драгоценностями супруги и хранится.
— Танюш, ты б богатство свое потщательней спрятала… — сказал ласково, нежно, дабы не перепугать супружницу.
— Куда уж тщательней, чем в спальне.
— Так, разве давнишняя ночь тебя в обратном не убедила?
— Думаешь, к брошам да серьгам подбирался?
Анклебер тяжко вздохнул. Есть ли смысл укрывать истину? Уж в которой раз жизнь супружницы на прогнившей нитке висит. Следующего испытания может не выдержать.
— А то сама не разумеешь. Трижды хромоножка тебе встречался. И хоть лика ты так и не разглядела, а все одно мнишь, что один и тот человек. Один раз прямо за перстнем охотился, другой — подбирался к комоду, где тот самый перстень хранится…
— Батюшки свет! — Татьяна схватилась за голову, да с перепугу так сильно стукнула по ней собственной же ладошкой, что в глазах помутнело. Все ж она еще не совсем окрепла от случившегося после сеанса магии нападения. — Что делать-то будешь?
— Не знаю. Покумекать надобно. Не мешай мне, ладно? А сама пока, ей-ей, схорони шкатулку-то надежней.
И тут в доме началось невообразимое. Со стороны могло показаться, что хозяин да хозяйка слегка умом тронулись. Татьяна носилась со шкатулкой как с дитем малым. Во всякую щель пыталась ее запихнуть. И на чердак слазила и в подпол. В кладовку тож заглянула. В конце концов обмотала предмет тряпицей и положила на дно большого ящика, в который уже начали сгружать свежевыкопанную картошку.