Ксаврас Выжрын
Шрифт:
А последним он добил И Море Исторгло Умерших.
Смит нашел полковника, когда тот уже чистил свой пистолет. Наверное еще горячий, подумалось американцу.
– И что, именно здесь нужно было назначать стоянку?
– буркнул он в сторону полковника.
– Разве Еврей не предупреждал тебя обходить эту долину десятой дорогой? Когда у нас над головами висела добрая половина всех вертолетов Посмертцева, когда за нами следили спутники и самолеты, тогда как-то удавалось обходить опасные места!
Выжрын поднял голову.
– Просто, я выбирал наилучшие из ведущих к цели троп. Но вот возможности из невозможности сотворить не умею.
– Ведь ты уже достиг цели. Победил.
Ксаврас криво усмехнулся.
– Это всего лишь начало.
У Смита застыла кровь в жилах. Это всего лишь начало. Боже мой! Какое-то проклятие, ничего иного.
–
– Говорю о том, что до свободной Польши еще ой как далеко.
– И что, у тебя в запасе еще какая-то бомбочка?
– У них есть.
– Ах, да, эта твоя эпитафия... Что ж, кто с мечом придет...
Выжрын лишь махнул своей обожженной рукой.
– Ты ничего не понимаешь. Распад Российской Федерации вовсе не равнозначен образованию независимой Польши. Послезавтра рейхсвер захватит Гданьск.
У Смита сперло дыхание. Он замигал, пытаясь перехватить взгляд Ксавраса, который блуждал где-то за плечом американца.
– Эээ... немцы, так? Так что, теперь ты собираешься взорвать Берлин?
– История вовсе не ходит столь прямыми путями.
– Тогда, зачем же было все это? А, Ксаврас? Зачем вся эта бойня?
Выжрын как будто бы только очнулся. Он сфокусировал взгляд на лице Смита, не закрытом сейчас черной машинерией шлема, лице обнаженном и беззащитном.
– А может бы нам поговорить о тебе? Ведь интересная может получиться тема. Вот ты спрашиваешь, обвиняешь, плачешься, выставляешь претензии, оцениваешь, осуждаешь, высмеиваешь, раскладываешь все по полочкам. Совершенно отказываешься от польских предков, как будто бы стопроцентный американец. Вот что бы сделал на моем месте ты?
– Ну уж наверняка бы не убил миллион с лишним человек.
– Ты так уверен? Даже если бы у тебя была стопроцентная, железная гарантия, что именно такой вот выбор - взрыв подобной бомбы - породит будущее с независимыми, могущественными Соединенными Штатами, в то время как любое иное твое поведение это будущее перечеркнет; так вот, если бы ты все это ясно и выразительно видел бы, неужто бы ты отказался? Скажи.
– А если Еврей тебе все наврал?
– Да отцепись ты от Еврея. Скажи, что бы ты сам сделал? Ну, Смит? Хоть разик перестань только наблюдать, а сделай. Сможешь?
– Я никогда бы не допустил человекоубийства.
– Аминь. Сейчас ты осудил собственный народ на вечное рабство. И пускай теперь все эти миллиарды из будущих поколений тебя поблагодарят. Штатов нет. Зато твоя совесть чиста, видимо, это самое главное.
– Ведь это вовсе не так!
– А как? История - это игра с нулевым счетом.
– Демагогия, демагогия!
– Бога ради. Если тебе так нравится. Ясное дело, что демагогия; так что теперь можешь идти со спокойной душой.
Смит фыркнул.
– Ты попросту фанатик.
– Ага. Фанатик. Пускай. Ну и что?
– Ты заимел эти свои непогрешимые догмы, какой-то выдуманный абсолют, ты в него веришь, а все остальное тебя не касается; даже если бы тебе пришлось перебить следующий миллион, так какая разница, абсолют оправдает все.
Ксаврас собрал пистолет и спрятал его в карман. Затем почесал у основания носа и сложил свои багровые руки на груди. Рядом с ним люди таскали трупы, складывая их все в одно место - только ни Смит, ни Выжрын на них даже не оглядывались.
– Все это замечательно, - буркнул полковник.
– Вот только что ты станешь делать, когда абсолюта тебе уже не будет хватать? Что тогда, мой дорогой? Что вместо? Какая истина, какой закон? Ты можешь выстроить завершенную великолепную систему консенсусного права, наежившуюся благородными лозунгами и возвышенными декларациями, вот только на чем она у тебя будет основываться? На договоре между людьми? Если так, то почему ты должен ставить ее выше всех остальных систем, основанных на других договорах между другими людьми? Таким образом ты лишаешься возможности ссылаться на какие-либо иные аргументы, кроме аргумента силы. И все замечательно до тех пор, пока именно ты остаешься самым сильным, в экономическом или военном плане; в конечном счете оно так и выходит: и за тебя говорит твоя сила; и правота всегда на моей стороне, ибо, раз признаваемые мною законы гарантируют подобное благосостояние, они хороши уже ex difinitione. Все неприятности начинаются, когда другие, представляющие системы, возведенные на отличающихся от твоего собственного договорах, противоречащих ему, набирают силы и становятся, как минимум, такими же могущественными. Погляди на Китай, послушай Ли
– спрошу я тебя. Почему? Кто вам такое сказал? Или вы голос с неба услыхали? Ведь это же просто было принципом договора. Теперь же желторожие изобрели для себя, явно, более лучший договор; и что вы им на это можете ответить? Что ваш, тем не менее, лучше, причем, только лишь потому, что он именно ваш, и вследствие того обязан быть лучше? Ну, какие аргументы вы представите, чем убедите самих себя? Лишившись абсолюта, в конце концов, вы даже в собственных глазах не будете уже ничем более, как стадом голодных крыс, загрызающих друг друга в бесконечном отборе наилучшей партии социогенов.
Смит похлопал себя по карманам в поисках сигарет.
– Насколько я понял, - пробормотал он, - именно ты услыхал подобный голос с неба.
Выжрын долго приглядывался к нему, с какой-то безграничной, сонной печалью в темных глазах. Он глядел, как американец прикуривает сигарету, как затягивается дымм, как сбивает пепел, как поглядывает сквозь пальцы опирающейся о висок ладони на людей, засыпающих яму с телами убитых во время ночного налета.
– Видишь ли, - пробормотал Айен, - это совсем не так, что я не желаю понять. Я замечаю правдивость и логику того, что ты сказал, хотя не могу с тобой согласиться и поддержать. Что бы ты ни говорил, этот отбор в рамках стаи голодных крыс, как ты это называешь, все равно останется в моих глазах системой гораздо более безопасной по сравнению с безумным конкурсом крестовых походов во имя враждебных друг другу абсолютов, хотя бы потому, что в случае этого первоначального отбора, при всей его не принимаемой мною циничности, кровожадности и жестокости существуют, по крайней мере, естественные тормоза, ограничения, вытекающие из простой экономики системы, тем не менее стремящейся, в точности в соответствии с постдарвиновским крысиным теориям, к достижению определенной стабильности; в то время, как в твоем варианте, который, тем не менее, никак не свободен от какого-либо недостатка своей альтернативы, ничего подобного нет, и падение в пропасть кажется неизбежным: абсолют оправдает любое безумие, с ним ничего не сможет поделать ни разум, ни инстинкт самосохранения, абсолют враждебно относится ко всем сомневающимся, ко всем, кто не в достаточной мере присоединился; он не признает счетов потерь и добыч, половинных побед, полусредств, консенсусов, объединений во имя временного добра; он не признает меньшего зла, уравновешивающих себя потребностей, не признает права на жизнь в малом, слабом, нерешительном, трусливом, лишенном амбиций и веры спокойствии и мире, но ведь именно из таких и состоит человечество; абсолют - это для тех, кто возвышается над обычными людьми. Я знаю, что он прекрасен, я знаю, что он совершенен; знаю, что он способен повести за собой; знаю, что он дает громадную силу, что именно по его причине получаются все герои, великие воины и святые. Все это мне известно, и я сам чувствую искушение. Но уж позволь, я останусь со своими грязными крысами.
После этого они очень долго молчали.
– Ты считаешь, что я враг демократии?
– спросил Ксаврас, рассеянно поглядывая на свои ладони.
– Нет. Это демократия твой враг. Демократия враждебна всем Ксаврасам Выжрынам. Она появилась ради защиты от них. Для того, чтобы защититься от всех тех, которые знают, законы которых превышают все остальные законы, аргументы которых превосходят аргументы всех остальных, чьи страдания больше, чем страдания всех остальных, и несправедливость, примененная против них, громче всех иных взывает к отмщению.