Ксеркс
Шрифт:
Так, веруя в Афину, мы встретим врагов у Саламина и разобьём их.
– Кто ещё хочет сказать своё слово? — крикнул глашатай.
Пникс ответил слитным рёвом. Все решения — об оставлении Аттики, если потребуется, об укреплении флота, о решимости дать великую битву —
Не обращая особого внимания на похвалы, он проследовал в дом полководца у Агоры, чтобы заняться повседневными делами. Главкон, Кимон и Демарат отправились в гимнасию [26] Киносарга, чтобы утихомирить душевное волнение игрой в мяч. По пути Главкон показал на шагавшего навстречу иноземца:
– Смотри, Демарат, этот человек удивительно похож на того варвара, что так искренне рукоплескал мне на Истме.
Демарат поглядел.
– Дорогой мой Главкон, — ответил он, — у того человека была длинная светлая борода, а этот чёрен как смола.
26
Гимнасий– учебно-воспитательное учреждение для знатных афинских юношей, которые обучались политике, философии и литературе, одновременно занимаясь гимнастикой.
Он был прав, и тем не менее Демарат узнал «киприота» даже в ином обличье.
Глава 3
Расположенный в северной части Афин пригород Алопека вползает на склоны горы Ликабетт, пирамиды из бурого камня, превращающего в истинную крепость каждый холм, возвышающийся внутри города. Домишки здесь выглядели жалкими, хотя и в богатых кварталах немногие из домов можно было бы назвать красивыми. Грязные, едва мощённые, неприглядные улочки шириной редко превышали шестнадцать ступней. Вдоль проезжей части тянулась сплошная линия запылённых, некогда выбеленных известью фасадов, однообразие которых нарушали единственная входная дверь и узенькие окошки на втором этаже. Лишь изредка перед чьими-нибудь дверями возникала двуликая герма или угловой водосток украшала собой львиная голова. Впрочем, все афинские улицы были положи на эту. Добрый горожанин развлекался весь день на Пниксе, в Судебном дворе, сплетничал на Агоре. А грязные улочки находились в полном распоряжении собак, рабов, женщин, которым премудрый Зевс велел сидеть дома.
Формий, торговец рыбой, вернувшись от своего дела, сидел на пороге дома, размышляя над чашей вина и поглядывая на диск заходящего солнца, как раз исчезавшего за горой. Ему, доброму человеку, докучали собственные скорби, ибо Лампаксо, достойная супруга торговца, длинная на язык, скорая на гнев, прижимистая и бдительная, успела уже семь раз напомнить, что карпа можно было продать и на пол-обола дороже. Терпение его в тот вечер настолько приблизилось к своему пределу, что, внутренне обругав «устроителя браков», осчастливившего его амазонкой, он наконец обрёл в себе силы для сопротивления. Всплеснув руками наподобие актёра-трагика, Формий возопил:
– Истинны, истинны слова бога!
– Какие ещё слова? — послышался не самый ласковый ответ.
– Дурак поначалу страдает, а потом делается мудрым. Женщина, я решил.
– И что же ты там решил? — Голос Лампаксо резал, словно края битой стекляшки.
– Годы идут. Я долго не протяну. Детей у нас нет. Я обеспечу тебя в своём завещании и выдам замуж за Гипериона.
– За Гипериона! — завизжала жена. — За нищего
– Тише ты, — простонал Формий в ужасе перед Горгоной. — Я просто подумал вслух...
– Как ты смел так подумать? Что даёт тебе право...
– Добрый вечер тебе, милая сестрица, и тебе, Формий!
Приветствие это сошло с уст Полуса, появившегося вместе с Клеархом без всякого предупреждения. Лампаксо немедленно пригладила пёрышки, Формий постарался забыть домашние неприятности. Дромий, заморённый мальчишка-слуга, поднёс кувшин жидкого вина приятелям Формия.
Короткие южные сумерки успели тем временем превратиться в ночь. Мимо проходили группы молодых людей, возвращавшихся от Киносарга, из Академии или какого-нибудь другого из известных гимнасиев. Через час на улицах сделается темно и тихо, разве что пройдёт запоздалый гость, торопящийся на пир, прошествует стражник-скиф или украдкой прошмыгнёт вор. Ибо афинянин, если его не позвали в гости, рано ложился и рано вставал, предпочитая ровный солнечный свет трепетному мерцанию фитиля в светильнике.
– И как проголосовал суд? В пользу обвинителя? — спросил Формий у шурина.
– Патриотизм объединил нас. Когда урну опрокинули, не нашлось и горсти белых бобов. Негодяй зерноторговец будет теперь лишён всего состояния и выслан из города — просить подаяние в других краях. Мы честно послужили Афинам!
– Невзирая на все свидетельства... — прошептал было Клеарх, однако Полусу ответил пронзительный голос Лампаксо:
– А по-моему, вам, судьям, следовало бы заглянуть к нашим соседям напротив. Вот уж где соглядатаи... Персидские шпионы.
– Шпионы? — Полус подпрыгнул, словно обожжённый огнём. — И почему же ты, Формий, ещё не донёс на них? Тот, кто вовремя не доносит о преступлении, содействует...
– Успокойся, брат, — усмехнулся рыботорговец, — у твоей сестры нюх на измену столь же острый, как у дворняги на солёную рыбу. Там живёт варвар-вавилонянин, по-моему, он торгует коврами... Чужеземец занял пустой дом, что над мастерской мастера Димаса, того, который изготовляет щиты. Спокойный и безобидный человек. В городе найдётся не менее сотни чужеземных купцов. Зачем сразу вопить: «Измена!» — потому лишь, что бедняга не научился говорить по-гречески?
– Мне не нравятся купцы-вавилоняне, — объявил Полус многозначительным тоном. — В суд его, вот что я скажу.
– Смотрите, у него гость, — заметил Клеарх. — Видите, знатный господин в длинном гиматии, который сейчас подошёл к двери и оставил возле неё палку.
– Если у меня есть глаза, — объявил судья, щурясь в полумраке, — этот человек в длинной одежде и есть Главкон Алкмеонид.
– Или Демарат, — заметил Клеарх. — Если смотреть со спины, они оба очень похожи. А сейчас уже темно.
– Ладно, — рассудил Формий, — правду определить несложно. Он оставил палку возле стены. Сбегай напротив, Полус, и принеси её. На палке обязательно найдётся имя владельца.
Сутяга охотно повиновался, однако прочесть несколько букв на кривой рукояти мог лишь Клеарх, знакомый с таинством письма.
– Я ошибся, — проговорил он после долгого изучения. — Палка принадлежит Главкону, сыну Конона. Теперь всё ясно. Полус, отнеси её назад.
Палка вернулась на место, однако судья возвратился с весьма кислым выражением лица.