Кстати о любви
Шрифт:
Ладно. Можно допустить, что на ночь он ставит трубу на беззвучный — но он не ставит! Она-то знает! Спал крепко и не слышал? Или… с кем-то там спал? Но это, разумеется, не ее дело. Или ее? Или?..
Какого лешего он отключил телефон?!
Сначала спасать, а потом игнорировать? Нормально вообще?
Руслана воззрилась на экран, будто бы спрашивая у того, что за нафиг происходит. Сообщение о том, что абонент на связи, не приходило. Она и так еле дотерпела до семи с копейками, чтобы снова начать звонить, но ей отвечал только бездушный голос, сообщая, что абонент — не
Будто наткнулась на стену — не пробиться. Рука дернулась к голове. Вспышкой в мыслях отобразился единственный вопрос: не пробиться? Сколько времени он бился о стену, которую она возвела? Она первый раз включила прежний номер, когда вернулась в Киев с Толиком и Алиной. Это было в конце февраля. Полтора месяца он не мог пробиться. А потом… потом, наверное, уже не хотел.
Будто пазлы — кусочки содеянного ею и им — начали выстраиваться в общий узор. И этот узор ей не нравился.
Когда она мчалась в аэропорт после вечеринки в честь дня рождения журнала, он сидел у Гуржия, не понимая толком, что происходит. Или понимая? Или уже неважно, понимая или нет?
Когда она ходила по стенам у Озерецкого, отключив телефон, он звонил ей… количество пропущенных вызовов она оценила после того, как вставила в аппарат симку. Не въезжала зачем, но и не пыталась въехать. Может, беспокоился по поводу слетевшей с крючка рыбки. Он, вроде, рыбалку любил?
Когда она тайно, в глубине души, даже не признаваясь в том себе, ждала от него хоть каких-нибудь действий, он был один, совершенно один в Киеве. И знал, что она в Будапеште… Нет. Не так. Он знал, что она сбежала от него в Будапешт. Ощутимая разница. Где бы он искал ее в чертовом Будапеште? А она придумывала план, как его проверить с этим проклятым интервью!
Когда она возвращалась восвояси, он летел в Штаты, искать ее через Тоху. И схлопотал по морде… Просто потому что хотел ее найти. За остывшим кофе она пересмотрела все, что смогла найти во всемирной сети по поводу той дурацкой драки в Лос-Анджелесе. Даже видео — какой-то умник на мобильный снял. Ладно Тоха, с него не убудет, с петуха. Но Егор… Егор — и драка?! Егор, которого вынудили ответить. Они с Антошкой вынудили.
Происходило все что угодно, она творила все, что приходило в голову, — только затем, чтобы скрыться от него. Каково это — месяцами долбиться в стену, не зная, ждут ли за стеной — или наоборот, пребывая в уверенности, что не ждут? Привыкаешь и не больно? Да черта с два! Становится все равно? Может ли стать все равно? Ей ведь так и не стало…
Но и она — другое, чем он. Она думала, ее предали. Ее не предавали. А его осудили, даже слова не дав. В то время как он… он делал, а не говорил.
Не оправдывался. Там, в Одессе… он не оправдывался. Будто смирился с ее выбором. И снова делал — не говорил. Впрочем, она тоже. Неслась вперед, не оглядываясь, не беря в голову и в расчет того, что следовало брать и в голову, и в расчет.
А ведь и без слов понятно. С кем бы он ни приехал на чертову «Жемчужную леди», ничто не отменяет дикой, кошмарной сцены в его номере. И ничто не отменяет рассеченной брови на его красивом лице. И, что самое страшное, ничто и никогда не отменит сказанного «получился хороший проект из меня». Единственные слова, которые он позволил себе.
Потому что ему было больно.
Болело не только у нее.
И тем не менее. Он вытащил ее. Вытащил — и ушел. Будто бы не было смысла продолжать. Просто развернулся и свалил прочь от машины Гамлета.
— Мавр сделал свое дело, мавр может уходить, — пробормотала Руслана. К черту! В ее жизни и так было слишком много классики в последнее время. От Шекспира до Шиллера.
Она сама так захотела, лишая его права себя защитить. А теперь не знала, как выжить, понимая, что ошиблась.
Он не берет трубку. И он отключил телефон.
Она не брала трубку. И ушла из его жизни.
Руслана глухо застонала, глядя на четыре шелкографических Корвета на своей стене, и снова набрала его номер, понимая, что тот не отзовется — смс от оператора так и не пришло. Абонент по-прежнему был в состоянии «не абонент».
И в то же время она отчетливо сознавала — если не поговорит с ним, взорвется. Потому что он должен знать… должен… Как тогда сказал? «Не мог не звонить. Не мог не приехать. Нужно знать, что ты понимаешь. Нужно быть с тобой».
С ней все то же. Сейчас она будто поменялась с ним местами. Он должен знать, что она понимает. Что пазл сошелся в общий узор, в котором она виновата. Независимо от исхода, независимо от того, что он ушел в ту ночь — ведь тоже чтобы не возвращаться.
Дичь в том, что она даже не в курсе, где он теперь живет!
Понятия не имеет. С Залужной развелся. Значит, не в прежней квартире. Да она и не знает-то, где прежняя, — только въезд во двор помнится, и то смутно. Никогда не бывала и не хотела быть. Дом хотела — с садом и садовником. Как Егор говорил.
Родители… Мама… Вариант? Едва ли… он не стал бы возвращаться к ним. Но даже если… это тоже поди найди.
Гостиница. Тогда, в их самый последний день, он так буднично сказал ей, что намерен съехать от Оли в гостиницу. Но ей в голову не пришло спросить, какую. Хотела только предложить перевезти вещи к ней. И себя — тоже к ней. Не успела. Не срослось. Забылось. Потому что встреча с беременной женой перечеркнула все. И это тоже было отнесено к категории «вранье».
Но даже если… четыре с лишним месяца в гостинице? Это не в его стиле. В его стиле — лететь через океан, чтобы узнать, где она. Или вламываться безоружным в дом к преступникам, чтобы вытащить ее же из переделки.
Руслана спрятала лицо в ладонях.
«Только чур секс вместо оплаты больше не предлагать».
«Ты мне льстишь».
Дура!
Пятница. Редакция «`A propos», куда она победно заходила в октябре прошлого года, чтобы убедить его ехать с ней в «Мандарин». Теперь нужно ни много ни мало. Убедить его выслушать. Просто выслушать. На большее рассчитывать страшно. Невозможно.
Она вскочила с кровати и бросилась к зеркалу. Выглядела кошмарно после ночи, после предыдущих ночей — без него. После недель бесконечной, изнурительной работы. С немытой головой. В затертых спортивках. И с этим точно надо было что-то делать.