Кстати о любви
Шрифт:
— Я знаю, — сказал он, не останавливаясь в лабиринте коридора.
— И за нос прости. Я каждую секунду понимала, что делаю. И знала, что ты поймешь. Но я правда никак не могла… въехать, почему ты со мной. Я и сейчас не совсем понимаю, почему из всех — я.
— Я тоже не понимаю, но… как-то так, — он поставил ее, наконец, на пол и распахнул дверь, у которой остановился. — Заходи.
Она оказалась в ванной. Потянулась было к умывальнику и зависла, глядя на себя в зеркало. Мокрая, красная, с черными потеками грязи по всему лицу, со всклокоченными волосами,
— Мы попробуем начать сначала?
Он закрыл дверь, прошел к ванне, открыл краны, пробуя воду, шумно ударившуюся о дно. И, обернувшись к Руслане, ответил:
— Называй, как нравится.
— Мне нравится… нравится, как ты тогда… целовал меня… в твоем номере. Мне очень нравится.
— Что не может не радовать, — улыбнулся Егор, подходя к ней.
Остановился так близко, что слышал сбивчивое дыхание. Рассматривал ее лицо долго, внимательно. Видел не грязь и слезы, видел его таким, каким он его помнил. Надеясь, что ничего не изменилось.
Что может измениться за четыре месяца?
Слишком многое. Даже за один день может измениться слишком многое. И Лукин знал об этом слишком много.
Быстрым движением он скинул с ее плеч ветровку.
— Как снимается твое чертово платье? — спросил Егор, не сводя с нее глаз.
— Обыкновенно. Как футболка.
— Где ты их только берешь… — беззлобно проворчал он.
Его ладони скользнули под край подола, по бедрам, талии… пальцы пробежали по животу, ребрам, кружеву, скрывавшему грудь — не задерживаясь, торопливо… едва коснувшись шеи, губ — он сдернул с нее мешавшую ткань и нетерпеливо отбросил в сторону.
— Оно любимое, — нервно хохотнула она. — Тебе понравилась моя новая прическа?
— Нет, — ответил он, коснувшись жарким дыханием уха, в то время как руки гладили ее спину, теперь медленно, дразня, расстегивая крючки бюстгальтера и отправляя его следом за платьем. Она шумно и медленно вдохнула воздух, наполненный влагой, лесом и им. Запрокинула голову, подставляя обозрению лицо. Обозрению или поцелуям — как ему больше нравится.
— А я старалась…
Не рассматривая и не целуя, Егор смотрел вслед своим рукам, освобождавшим ее от капрона колгот.
— Для кого? — равнодушно поинтересовался он, заставляя поднимать ноги и расшнуровывая ее дурацкие кеды, отнимавшие драгоценные секунды.
— Ни для кого. Просто.
— Ванна набралась, — сказал он, подняв голову и отстранившись.
— А ты все еще одет. Веришь мне? Что ни для кого?
Егор молчал, пристально глядя в ее глаза. Ладони снова настойчиво гладили ее тело, ноги, кожу по внутренней стороне бедра, отодвигая в сторону последнюю тонкую преграду и захватывая в плен то, что горело и пульсировало сейчас только для него. Руслана стояла, прикрыв глаза и отдаваясь его рукам, крепко сжимая пальцами его крепкие плечи, не сдерживая себя — не желая сдерживать, шумно выдыхая. Ни для кого. Только для него.
Потом она медленно отстранилась, шагнула в сторону. Выключила кран. И тихо сказала:
— Я никогда не занималась любовью в ванне. Говорят, неудобно.
Он снова промолчал. Слов больше не было.
Вместо слов в стороны летела одежда, белье, брызги, когда он опустил ее в воду и последовал за ней.
Вместо слов были жаркие поцелуи и хриплое дыхание.
Вместо слов они соединялись в быстрых, резких, несдержанных движениях и оглушали друг друга негромкими вскриками.
Вместо всех на свете слов.
* * *
— Почему у нормальных людей семьи, дети, секс регулярный, а не раз в несколько лет, а? — хрипловатый голос был сонным и спокойным. Солнечный блик вспыхивал на окне и пускал трепещущий золотистый свет по комнате, отчего та наполнялась оранжевыми красками. Может быть, из-за покрытых лаком бревен, которыми были отделаны стены. Здесь тоже умопомрачительно пахло — деревом. Ей нравилось.
Руслана перекатилась на живот, и ее лицо оказалось напротив его лица.
— Я уникальная или тупая?
— Какая бы ты ни была, тебе удалось обратить меня в свою веру.
— Тебе это нравится?
— Выключи журналистку, — лениво усмехнулся Егор.
— Кого включить?
— Не надо никого включать. Будь собой, — он приподнялся и коснулся поцелуем ее губ, ощущая ее дыхание. Оно было ровным и тихим, но пьянило и возбуждало едва ли не сильнее вздрагивающих рук, когда она касалась его сегодня.
— Я скучала по твоей щетине, — еще более хрипло после поцелуя говорила Руся. — Не знала, что она превратилась в бороду. Борода — тоже круто.
— А я скучал по тебе.
Ее губы приоткрылись. Она приподнялась чуть выше на локтях, чтобы дотянуться до его щеки. Прикоснулась к ней ртом, зажмурилась и прошептала:
— Я больше не буду. Я тебе обещаю.
— А если я тебе не верю? — рассмеялся он, прижимая ее к своему телу.
— Я тебе верю. Так что… если только сам когда-нибудь за дверь выставишь. Но я буду сопротивляться. Драться могу начать. За свое место возле тебя.
— С кем?
— Не знаю. С дверью. Давай у нас будет большая такая дверь, тяжелая. Заведем привратника… или как это… швейцара. Тогда еще с ним подраться можно. Или лучше перевоспитай меня. Я поддаюсь. Правда.
— Посмотрим.
— Посмотрит он! — проворчала она и обхватила руками его шею: — Скажи мне, что я тебе нравлюсь, а!
— Ты мне нравишься, — не моргнув глазом, повторил Егор. Быстрым движением перевернул ее на спину и навис над ней. — Ты мне очень нравишься, — он принялся целовать ее губы, шею, грудь, скользил ниже, прочерчивая языком влажные дорожки и чувствуя, как мелко дрожат мышцы ее живота. Остановился, поднял голову и поймал ее взгляд. — Ты мне очень-очень нравишься.
— Тогда давай заведем еще и мажордома, — простонала она, потянувшись ладонью к его волосам и с ума сходя от их мягкости. — Все же такая ответственность… а раз очень-очень, то можно рискнуть.