Кто помнит о море
Шрифт:
Добравшись к себе, я, по обыкновению, застал во дворе женщин, которые были уже в курсе и начали беспокоиться, видя, что я не возвращаюсь. Одна из них заявила, что не годится строить где попало и как попало: расплачиваться за это придется безответным жителям города, женщинам, детям.
— Почему, спрашивается, расплачиваются всегда одни и те же?
Я не мог не согласиться с ней.
— А что им остается делать? — подхватила другая. — У них нет выбора.
Той, которой я опасался больше всего, Зулейхи, жены сапожника, не было среди них.
— Слыханное ли дело! — откликнулась жена Зерджеба. — Пора оставить город в покое!
Мысленно я ответил ей:
«Этот город не похож ни на какой другой, все должны это знать!»
Если бы в это мгновение я лег на землю, я услышал бы, что море начинает волноваться, поднимаются волны. Они приближались в пенном кипении, разъедая камень. Были на то свои причины. И я снова подумал: «Все, даже новорожденные».
Прибежали мои дети, игравшие во дворе, наполнив комнату своим криком. Может, они видели, как поднимается уровень воды? Вряд ли, их этим не запугаешь, просто пора было возвращаться домой. Они не понимали, что происходит на улице. Я пытался успокоить их, тогда они с яростью набросились на меня и даже попробовали повалить. Мать смотрела на них, не вмешиваясь, а они тискали меня, не давая вздохнуть. События вынуждают нас вести существование, к которому мы не были готовы. Раньше мужчины жили сами по себе, а женщины — сами по себе вместе с ребятишками. Зато теперь!
— Говорят, что строительство новых сооружений закончится сегодня, — заявила одна из соседок; несмотря на свалку, я явственно слышал ее слова. — Об этом сообщили по радио.
Освободившись от жарких объятий Мамии и Дидена, я прислушивался к словам женщины и не мог не заметить настороженные глаза малышей.
Кто это, госпожа Баруди пророчествует? Наверняка она. Дальше я ничего не расслышал из-за возни с ребятишками. «Строительство закончится сегодня? Посмотрим. Пока еще оно не закончено…»
— Что это?
Ребятишки снова насторожились. Я с беззаботным видом стал успокаивать их, жена сказала:
— Кто-то поет.
Так, значит, и она тоже! Она тоже заметила, что я прислушиваюсь к тому, что происходит на улице.
— Ну и веселый народ.
— Сумасшедшие.
Вдруг я почувствовал себя невыразимо счастливым. Меж тем меня не оставляло беспокойство: эти пустынные улицы за моей спиной… Однако я тут же забыл об опасности и в свою очередь принялся напевать старинную песенку, колыбельную моих детских лет. Это чрезвычайно развеселило Мамию и Дидена, они хохотали до слез, а тут еще мать решила сказать свое слово.
— Это еще что за песенка времен моих бабушки с дедушкой? — возмутилась она с притворно-серьезным видом.
Продолжая петь, я пристально смотрел Нафисе в глаза, в глубине души мне было не до смеха, уверяю вас. Мне хотелось, чтобы она поняла меня, и в то же время я боялся, как бы она и в самом деле не поняла всего.
Но она только сказала:
— Соседи услышат — что подумают? — и пошла накрывать на стол.
Ребятишки хлопотали вместе с ней: один нес кувшин с водой, другая — блюдо со свежим инжиром для шорбы [3] . Меня оставили в покое. Я не сердился на нее. Ее вместе с детьми окружал ореол сияния. Любопытное наблюдение: она как будто не переменилась — и все-таки была уже не той, что прежде. Она ходила взад-вперед, поглощенная своими делами, и меня осенила горькая мысль: «Я ничего о ней не знаю».
3
Сладкий напиток.
Мне захотелось расспросить ее. К счастью, я вовремя одумался, испугавшись того, что собирался совершить. Если бы я лег на влажный песок, я услышал бы песню грядущей бури, ощутил бы черный базальт, и корни, и ветер, и дождь, расшатывающие устои земли. И так уже лицо мое покрыто пеной и водорослями. Невозможно, невозможно, невозможно, Я не мог задать ей вопросы, которые уже готовы были сорваться с моих губ. Песнь моря
Новые сооружения вонзаются в наши стены днем, но по ночам особенно явственно слышно, как они растут, набирая силу. Мы уже опасаемся, как бы их свет не проник в нашу единственную комнату: пока эти безумные высотные этажи нагромождаются в хаотическом беспорядке, на лестничные площадки неустанно льется ослепительный, неиссякающий свет. И долго они будут так шириться? Сегодня вечером радио у соседей непрерывно урчит, добавляя ко всем этим шумам свою музыку. Сначала я думал, что со временем тех, кто будет слушать радио, сочтут предателями, но этого не произошло.
Склонившись над собственной тенью, жена шьет, прислушиваясь, наверное, к мощной пульсации стройки, вонзающей свои щупальца в камень. И все-таки даже злобным насмешкам ириасов не под силу отнять у нас надежду.
Тени чужды расчеты и ложные притязания, она так устроена, что проникает в самую суть вещей. Не подавая вида, жена пользуется этим с завидным старанием. Дети спят, город объят безмятежным спокойствием. Как глухо и сиротливо!
Повсюду люди, должно быть, тоже прислушиваются.
Коварным новым сооружениям удалось проникнуть в самый центр нашего города, хотя они вроде бы остаются снаружи. Интересно, что думает об этом Нафиса? Несколько раз я собирался было поговорить с ней, но так и не решился. Почему-то мне кажется, что она довольна: ужасная мысль, если принять во внимание обстоятельства, в которых мы очутились. Быть может, она рада этим чужеземцам, явившимся в нужный момент, дабы вывести мужчин из привычного равновесия? Не исключено, А если мне бежать, все бросить? Помнит ли она еще о моей нерешительности в самом начале? И что думает теперь? Я слышу, как разбиваются волны, слышу их яростную пляску, тревожащую ночной сумрак. Рядом, совсем близко, и там — вдалеке. Теперь уже нет смысла уезжать. Куда? Да и зачем? Понять не могу, почему в то утро Аль-Хаджи посоветовал мне это. Новые сооружения и так уже перевернули все в городе, какой же смысл выбираться наружу: ведь и там все то же самое. Под их натиском, случается, проваливаются целые улицы, и тогда все бегут, пытаясь спасти свое имущество, лавки закрываются. То тут, то там на стенах появляются следы страшных когтей. Что же касается времени… Оно превращается в лужи, стоит лужами на асфальте и чернеет. Вот до чего мы дожили. К счастью, в нашем квартале, расположенном в верхней части города, довольно спокойно; эти уродливые наросты, которые почему-то все еще никто не принимает всерьез, сосредоточены в центре. Хотя кое-кто уже покидает центр!
Нам есть над чем подумать этими долгими ночами — голова идет кругом! Некоторые пытаются укрыться в толще стен, особенно когда попадают в опасную зону. Я тоже стараюсь держаться к ним поближе. Есть кое-что и пострашнее: поговаривают о необходимости открыть в будущем фронт… Такое обилие серьезных проблем ни к чему хорошему не ведет — опускаются руки, делать ничего не хочется. Праздная, пустая жизнь. А ведь никто ее не хотел, никто к ней не стремился. К тому же столько людей исчезло! Но когда впоследствии в книгах записи гражданского состояния будут вычеркнуты целые страницы, на нас это уже не произведет должного впечатления. Пустая жизнь.
В определенный момент город углубился в слой осадочных пород, и многие воспользовались этим, чтобы укрыться там. Отсюда и шорох, который часто слышится по ночам. Теперь каждый день кто-нибудь бежит, пополняя их ряды. Новый город закладывается у нас под ногами, о его существования свидетельствует активная деятельность, пока еще, правда, мало кому понятная. А несколькими этажами выше, в кафе, где народа всегда полным-полно, передают из уст в уста самые ужасные новости, Со всех сторон доносится как бы шум нарастающего паводка. Я почти не сомневаюсь, что город в конце концов не выдержит всех этих напастей — ведь каждый тянет в свою сторону.