Шрифт:
Пролог
– Я, господин, когда на север плыву, без нужды к берегу не причалю, особенно к ночи. Дурные там места, в верховьях Иэну.
– Разбойники?
Ветер бился о цветной парус, ткань шуршала и хлопала, натягиваясь и опадая. С нее летели мельчайшие брызги – дождь лишь собирался, но воздух был пропитан влагой.
– Не разбойники, слава Заступнице. Эти опасны, но не моему кораблю, они если и захватят, то лодчонку мелкую парусную. Сейчас, спасибо, не те времена, чтоб всерьез ожидать налета. Говорю ж – места дурные, нечистые. Горы, чащоба, ущелья глубокие – самое то для нежити и оборотней. А вам от берега
– Благодарю за советы. Только ведь я и сам в тех краях вырос. Не такая уж там и глушь, и на дорогах не страшней, чем в Срединных землях, – пассажир отвечал вроде с улыбкой, а взгляд оставался рассеянным и цепким одновременно, и не улыбался. Уж лучше открытая заносчивость, чем такое дружелюбие.
– Что ж, тогда мне сказать нечего. А все же поосторожней бы, в Срединных землях все иначе, нежели на севере. Было дело, навидался. И родня моя такого бы порассказала… Нам, речным людям, сухопутные твари не сильно страшны, боятся они текучей воды. А кто не боится, так недолюбливает, и не сунется без нужды… Никто не посмеет меня трусом назвать, а я рад, что мне дальше побережья заходить не надо.
Капитан вернулся на нос корабля, стал, потягивая можжевеловую настойку. Было досадно. От души ведь пытался предупредить…
Корабельщики, даже речные, нередко слыли своевольными: а как иначе, если ты зависишь от прихоти водной стихии и удачи твоей должно хватить на команду и пассажиров, да и на само судно и его груз? Поэтому с высокородным пассажиром капитан говорил свободней, чем имел на то право. Ничего, с рук сходило.
Небольшой корабль звался «Колючка», он вез на север морской и речной жемчуг, немного драгоценных кораллов, шелк и чеканные изделия из серебра, а также съедобные сушеные водоросли. Пиратов здесь, на речных путях, не водилось, и торговцы-корабельщики не опасались за сохранность товара.
А у пассажира товара не было, лишь весьма ценные небольшие пожитки. На этого человека вся команда поглядывала с любопытством. Заискивания перед собой тот не требовал, как многие его положения, и с капитаном беседовать вроде бы любил, только половину сказанного мимо ушей пропускал. Капитана сердило, когда ему не верили, он двадцать с лишним лет провел на реке, знал ее лучше, чем мать, жену и дочь.
А уж про то, какая на севере нечисть, знают все, кто там бывал. Даже водяные твари верховьев Иэну не так безобидны, как в Срединных землях.
Пассажир его был еще довольно молод, и по виду такой же, как все знатные господа из Срединных земель – гладкость шелка, непроницаемость отполированного каменного изваяния. Он вроде бы не уставал от бесконечного пути по воде, и даже в конце поглядывал по сторонам с любопытством, но любопытство это было поверхностным, мысли явно занимало другое. Если б не эти, весьма неприятные, черточки, просто подарок, а не пассажир.
Рядом с ним вечно был старший из слуг. Высокий, темный, хмурый, он хозяина явно любил, верно, был подле него много лет. И уж этот не смотрел ни на горы, которые становились все выше, четко обрисованные на фоне прозрачного неба, ни на пену цветов на деревьях, ни на золотых и синих стрекоз, порой садящихся на перила и канаты корабля на стоянке – на все то, что любят разглядывать праздные путешественники. Да и саму весну вряд ли заметил. А ведь и ему пока, плыли, трудиться не приходилось. И тоже, верно, сочтет байками чистую
**
Из камышей вспорхнул зимородок, полыхнул на солнце изумрудным, сапфировым, и вновь юркнул в чащу упругих прямых стеблей. Палуба вздымалась и опускалась еле заметно, четырехугольный парус гордо выпятил грудь – судно шло быстро.
Седьмой день господин Кэраи Таэна видел вокруг водную гладь.
Одна из двух рек-близнецов, Иэну обладала более своенравным характером, чем ее сестра, Орэн. И вода в ней была то светлой, то темной, и отливала разными оттенками, от зелени до бронзы.
– Говорят, мать у них общая, – рассказывал капитан, задумчиво поскребывая подбородок. – Только люди ее прогневили, не видят больше. А она течет себе в иных пределах, широкая, будто море.
По Иэну ходило много судов, порой они мешали друг другу. Против течения двигаться было непросто – по счастью, большую часть пути дул ветер с юга, он наполнял паруса и гребцам почти не приходилось трудиться.
Оставив роскошь Столицы, он возвращался домой.
Теперь его ждала другая столица, Осорэи – сердце провинции Хинаи. Ее, самую северную, гористую, поросшую кедрами, полную тумана и журчания ручьев держал генерал Тагари Таэна, старший брат путешественника.
О нраве генерала Таэны едва не легенды ходили – прямодушный, как воины древности, грубоватый, готовый вспыхнуть пуще сухой соломы, он куда больше годился для войны, чем для мирного времени. Зато границы охранял исправно, не жалея ни себя, ни своих людей. Северные соседи – рухэй – напоминали то мух, то шершней, и неизвестно, что хуже – мухи кусают не больно, зато от них спасу нет. То тут, то там рухэй пытались поживиться на землях Солнечной Птицы, но генерал не давал им спуску.
Из Хинаи везли в Столицу шкуры и меха, древесину, деревянные изделия мастеров, уголь, немного сурьмы и меди, а также редкую дичь. Но всем остальным край не был богат.
В прежние времена над округами, а то и всей провинцией безраздельно властвовали целые семьи… Теперь местных правителей постепенно лишали власти. Дом Таэна был одним из последних в стране, не считая мятежного запада.
А Кэраи двенадцать весен провел в Столице. Неплохо поднялся, и даже врагов почти не нажил, таких, во всяком случае, что попытались бы отыскать его где угодно. И вот – обратился с просьбой об отставке. Было ему всего тридцать два – время, когда карьеру еще делают, а не отказываются от нее, и решение удивило многих. А министр финансов господин Тома, под рукой которого работал Кэраи, сухой и желчный, но неимоверно бодрый старик, и вовсе заявил, чтобы тот не смел и думать об отъезде. Намекнул даже на скорое повышение – до ранга личного помощника.
Но Кэраи сумел уговорить и его. И покинул этого человека, чье уважение терять не хотел, не впадая в немилость.
«Я возвращаюсь, брат», – написал он с месяц назад. Не так много времени потребовалось, чтобы уладить все дела, а затем он, переодевшись в дорожное, сперва верхом проделал неблизкий путь до озера Айсу, а затем взошел на борт корабля. За спиной оставил пышные сады и роскошные павильоны Столицы, лукавых модниц с томными высокими голосами и придворных, озабоченных отделкой на рукавах и благосклонным взглядом старших по рангу, а также попытками подкупить или запугать друг друга. Оставил город, который, по словам поэтов, был солнцем, отраженным в небесном озере и разлившимся по земле.